Каждые пятнадцать минут - Лиза Скоттолайн

Все кажется таким незначительным и мелким по сравнению с этим ощущением – когда план начинает осуществляться.

Это как вечер пятницы перед выходными, которых очень ждешь.

Я ворочаюсь с боку на бок, сбиваю подушку под шею и все никак не могу угомониться. Несмотря на темноту, ночь кажется живой, и хотя мое неподвижное тело растворяется, плывет и парит в этой темноте, нервы у меня наэлектризованы, сердце стучит, кровь кипит, адреналин несется по всем внутренним системам, заставляя каждый мой нейрон вибрировать.

Шшшш! Бам! Бум!

Я видеоигра.

И я волнуюсь настолько, насколько я вообще могу волноваться.

В мозгу человека есть мозжечковая миндалина, она является эмоциональным центром мозга. Если вы залезете в интернет и посмотрите картинку с МРТ нормального человека, вы увидите, что она светится горячим красным и оранжевым цветом, в то время как у социопата она темная, черная, холодная, как самая глухая полночь.

Вот так и у меня.

Сейчас мысли у меня текут свободно, время от времени закручиваясь в кольцо, возвращаясь к самому началу, – и я вспоминаю, как первый раз со мной произошло то, что я испытываю сейчас.

Я хорошо помню.

Мне было семь лет, и у моей матери появился ухажер. И вот этот ухажер пришел к нам со своим сыном – крысиной мордой по имени Джимми. Мать отправила меня на задний двор играть с этим крысенышем, а сама со своим дружком пошла в дом. И мы прекрасно понимали, что они там будут делать, – по крайней мере я точно, ведь они это уже делали раньше и эти звуки были мне хорошо знакомы.

Но моя социопатия не из-за матери.

Она на самом деле ничего не могла изменить.

Это от рождения.

Я всегда понимал, что отличаюсь от других – с самого начала, и мать это знала, поэтому она и старалась держаться от меня подальше. Она меня боялась, этот страх всегда плескался в ее глазах, а она в моих глазах видела мою истинную сущность.

Я с детства знаю, что я не как все, что я лучше. Умнее. Я особенный. Но я хорошо притворяюсь, умею заставить их думать, что я как они, и надо сказать, мне всегда это очень хорошо удавалось, как, например, в тот день, когда этот свинообразный крысеныш Джимми явился к нам в гости. И это было мое первое серьезное испытание.

Оставив Свинину играть во дворе, я проникаю в дом и беру голубую зажигалку, лежащую на столе. Звуки, доносящиеся из спальни, дают мне понять, что мать моя все еще занята, а я спокойно поджигаю газету, бросаю ее на диван, а зажигалку кладу в рюкзак Свинины с черепашками-ниндзя. А потом выхожу во двор, где Свинина выводит свое имя палкой в пыли.

Всего пять минут спустя мать и ее дружок выскочили во двор, полураздетые, кашляющие и задыхающиеся, в ужасе от начинающегося пожара. Моя мать сначала думала, что это она не погасила сигарету, но ее дружок нашел источник пожара и призвал нас к ответу.

Разумеется, я все отрицаю, и Свинина тоже.

Но потом этот плейбой обнаружил, что его зажигалка пропала, и стал ее искать, и вдруг – о чудо! – она нашлась в рюкзаке со старыми добрыми Леонардо, Микеланджело, Донателло и кто там еще четвертый, не помню.

Зато я очень хорошо помню, как этот придурок хватает Свинину за шею и влепляет ему оглушительную затрещину, от которой тот кубарем катится по двору.

Я прикрываю лицо.

Чтобы никто не видел моей улыбки.

И вот ровно то же самое я испытываю сейчас.

Это великолепно.

На следующее утро Эрик открыл дверь в приемную своего офиса и увидел, что Макс Якубовски уже сидит на одном из деревянных стульев, уставившись в свой телефон и водя по экрану пальцем.

– Макс? Доброе утро!

– О, привет. – Макс поднял глаза, сунул телефон в задний карман и вскочил на ноги с таким видом, как будто его застали врасплох.

– Нашел меня без проблем?

– Да, хвала GPS.

– Отлично. Ну, проходи.

Эрик махнул рукой в сторону открытой двери кабинета. Провожая парня взглядом, Эрик отметил, что тот сегодня выглядит хуже, чем накануне: Макс втянул голову в плечи, но все равно были видны темные круги у него под глазами, как будто он плохо спал ночью. Челка падала ему на лицо. И выглядел он подавленным.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, доктор Пэрриш. – Макс остановился посреди кабинета, глядя на Эрика полными благодарности глазами. Теперь, вблизи, Эрик смог разглядеть, что кожа на лице у него бледная, нежная и совершенно лишенная следов какой-либо растительности.

– Не за что. Садись, пожалуйста. – Эрик указал ему на безразмерное зеленое кресло напротив своего.

– Благодарю. – Макс опустился в кресло, выпрямившись, словно проглотил палку. Он был в свободных джинсах, очередной черной футболке и видавших виды кроссовках. – Я и не знал, что вы в больнице такая большая шишка. Я про вас почитал в инете.

– О да, я очень большая шишка. – Эрик улыбнулся, стремясь создать непринужденную обстановку.

– Значит, вот так выглядит кабинет психиатра. – Макс огляделся по сторонам, вертя растрепанной головой.

– Не стоит делать поспешных выводов – на самом деле этот кабинет когда-то принадлежал ортодонту.

Макс неуверенно улыбнулся, продолжая смотреть по сторонам, и Эрик сам невольно еще раз оглядел свой кабинет: справа стоял его письменный стол из тигрового клена, который он старался держать в порядке, рядом – серо-зеленое эргономическое компьютерное кресло и ореховый шкаф с учебниками, профессиональными журналами и DSM. На шкафу стояла кофеварка «Кюриг» с несколькими чистыми чашками и лежал стетоскоп и тонометр, которыми он время от времени пользовался. В центре комнаты друг напротив друга расположились три больших кресла, обитых одинаковой зеленой тканью. На стены он так ничего и не повесил – но справедливости ради надо сказать, что тут и вешать-то было особо негде, а свои дипломы и сертификаты он хранил в больнице, в кабинете.

– У вас нет кушетки.

– Кушетка – это вовсе не обязательно. – Эрик снова улыбнулся: он не первый раз сталкивался с этим распространенным заблуждением. – Мы можем просто сидеть и разговаривать.

– Ага. – Макс махнул рукой в сторону окна, где кусты сирени не давали солнцу проникнуть в комнату, создавая причудливые тени на потолке и стенах. За окном было тихо, если не считать щебета голубых соек и приглушенного пения трубача где-то вдалеке. – Мне нравятся деревья и все такое.

– И мне тоже.

– Это ваша семья? – Макс перевел взгляд на книжный шкаф, где красовалась фотография Кейтлин и Ханны.

– Да. – Эрик кивнул, но вдаваться в подробности не стал. Он вообще избегал особо говорить о себе на сеансах – главным образом потому, что не хотел даром тратить время. Не все психиатры хранят личные фотографии в своих кабинетах, но его пациенты обычно не были опасны и он не волновался за безопасность своей семьи.