Необычайная коллекция - Бернар Кирини

— в 1967-м Горад занимал 455 квадратных метров;

— 1977 — 1260 квадратных метров;

— 1989 — 3445 квадратных метров;

— 1998 — 8334 квадратных метров;

— на сегодняшний день — 20 706 квадратных метров.

Одновременно разрослись пригороды: по мере расширения центра все больше жителей селилось вдали от него. Выросли, как грибы, огромные жилые кварталы; город поглощает поля, словно туча саранчи. С послевоенных лет, при неизменной численности населения, площадь Курмоска стала больше в сто раз.

Уроженец города писатель Виктор Тесла недавно написал такие строки: «Я живу на улице Мослева, где и родился, но очень скоро я ее покину — как и все наши соседи. Я хотел бы остаться, заклясть злые чары, что заставляют людей бежать все дальше в пригороды, обрекая себя на своего рода внутреннее изгнание. Что произойдет, после того как я уеду? Квартал Горад будет продолжать распространяться по Курмоску и однажды поглотит и мой новый дом. Хватит ли у меня духу снова переехать? И сколько раз я должен буду уносить ноги? Быть может, придется уехать совсем, в Москву, Волгоград, Новосибирск. Жителям стоило бы об этом задуматься. Прежде чем навсегда покинуть эти места, мы построим вокруг Горада высокую бетонную стену, чтобы не дать мертвому городу разрастаться, — как саркофаг над чернобыльским реактором. Иначе заразу не остановить: Горад будет расти, и Курмоск вместе с ним. Придется строить все новые жилые пригороды, еще и еще. А потом однажды Курмоск соприкоснется с соседними городами и поглотит их; через несколько столетий он захватит всю Россию, а затем и Европу. Кончится тем, что человечество окажется вытесненным на узкую периферию вокруг Горада. Все будет поглощено, переварено, уничтожено этой раковой опухолью. Выжившим, если таковые останутся, придется перебраться на другую планету, молясь, чтобы щупальца Курмоска не дотянулись до них и за пределами Земли».

Однажды, возвращаясь с прогулки, Гулд предложил сделать крюк через кладбище. Я находил, что мы уже достаточно нагулялись, но он настаивал. Мы зашли на территорию некрополя и, пройдясь под кипарисами, остановились перед надгробным камнем, на котором я прочел:

КЛОД ГЕРАРД

Ученый

Кавалер Ордена литературы и искусств

1886−1970

Когда я спросил у Гулда, кто сей господин, он с раздражением напомнил мне, что умерших не величают «господами» (сколько раз он мне это повторял!), и попросил минуту помолчать из уважения к покойному. Затем, кашлянув, он удовлетворил мое любопытство:

«Мы с Герардом были хорошо знакомы. Я ему в известной мере симпатизировал, а он меня ненавидел. Жил он в Голландии. Двадцать лет он умолял меня об одной услуге, в которой я ему неизменно отказывал. Он был писателем, средним, наверно, но все же писателем и не лишенным интереса; его романы — не Бог весть что, но рассказы заслуживают прочтения, из-под его пера вышли также две весьма оригинальные пьесы. Он начал совсем молодым, в двадцать лет, и опубликовал в тысяча девятьсот восьмом году небольшой роман, наделавший шуму: “Логово гнили” — я как-нибудь потом объясню вам, что значит это название. Эффект разорвавшейся бомбы создал ему репутацию бешеного пса; шокированная, наша литературная буржуазия отзывалась о нем с восхищением, споря, оправдает ли дебютант ожидания после столь многообещающей первой книги.

Однако в следующие годы Герард ничего не написал. В тысяча девятьсот четырнадцатом ему довелось попасть в мясорубку на Марне. Вернулся он оттуда с культей вместо левой руки и вновь обретенным гуманизмом, в свете которого былые юношеские взгляды посчитал безнравственными. Он забраковал “Логово гнили”, сжег все черновики и начал свой “истинный” литературный путь. Все, что он писал и думал до войны, казалось ему инфантильным, незрелым, постыдным. Да, стыд камнем лежал у него на сердце; ведь “Логово гнили” еще можно было прочесть, и теперь, когда он от него отрекся, это его мучило: он боялся, что новые читатели призовут его к ответу. И вот Герард принялся за поиски, решив собрать все экземпляры “Логова гнили”, чтобы уничтожить их один за другим и стереть таким образом следы грехов своей юности. Он давал объявления под вымышленным именем, предлагая владельцам книги хорошую цену, которую повышал месяц за месяцем. Так он выкупил полсотни томиков и все их старательно сжег. Потом, подумав, что книгу могли купить иностранцы, он разослал свои предложения в бельгийские, немецкие, английские, русские и американские газеты. Его стремление во что бы то ни было приобрести максимум экземпляров “Логова гнили” — в любом состоянии — конечно, заинтересовало библиофилов, и цена на книгу возросла; Герарду приходилось тратить все больше и больше, чтобы выкупить весь тираж».

Гулд саркастически усмехнулся — он часто радуется чужим невзгодам порочной детской радостью — и продолжил:

«Вскоре поиски и уничтожение всех оставшихся в мире экземпляров “Логова гнили” стали для Герарда второй профессией, возобладавшей над писанием книг, — к этому я еще вернусь. Слова “профессия” здесь, пожалуй, недостаточно: речь шла о его чести и его имени. Проклиная букинистов, продававших ему свои экземпляры “Логова гнили” за бешеные деньги, он просил их искать еще и сулил за это огромные вознаграждения. Два-три раза в неделю, все время, пока жил в Париже, он совершал “обход” — наведывался поочередно во все книжные магазины столицы и рылся на полках в поисках экземпляра “Логова гнили”, почему-либо не занесенного в каталог. Он посылал людей в библиотеки всех городов; если они находили в каталогах его книгу, им было приказано украсть ее и уничтожить, — он и сам украл полтора десятка экземпляров во Франции и Бельгии, успокаивая свою совесть анонимными пожертвованиями в пользу пострадавших библиотек. В общем, это стало навязчивой идеей и целью жизни Герарда: изничтожить литературное произведение, подписанное его именем, существования которого он не хотел допустить; “изничтожить” — сильное выражение, но я не думаю, что сам он употребил бы другое.

Он вел учет сожженных книг, подсчитывая, сколько еще осталось от изначального тиража в две с половиной тысячи экземпляров. К сорок пятому году он уничтожил две тысячи четыреста семьдесят. Он пытался убедить себя, что недостающие тридцать экземпляров сгинули в хаосе войны, сгорели под бомбежками или пропали бесследно при исходах; и все же мучился тем, что не довел свои поиски до конца. К счастью, как раз в ту пору он встретил голландку по имени Анна и влюбился в нее; он выучил ее язык, женился и поселился с ней в Гронингене. Началась новая жизнь».

Гулд помолчал; ему оставалось рассказать мне, как он познакомился с Герардом.

«О дальнейшем, я думаю, вы догадываетесь: у меня был экземпляр “Логова гнили”, и Герарду это стало известно. Каким образом книга попала в мою библиотеку, я не помню, как он об этом прознал, понятия не имею. Так или иначе, все тот же бес обуял его снова, и он написал мне, предложив продать ему книгу, причем за вполне достойную цену, — всякий разумный человек тут же согласился бы. Но вы же знаете меня: я не стал спешить. Я не ответил на письмо, предчувствуя, что оно сулит интересное развитие событий. Через месяц он написал мне снова, потом еще раз и еще, всякий раз повышая цену. На четвертое письмо я ответил отказом. Неделю спустя он явился ко мне, специально приехав из Голландии, чтобы попытаться выцарапать у меня мой экземпляр. Я отказал и в этот раз, и в следующий, потом и в третий, и в четвертый — визитов было много, были и еще письма, и телефонные звонки, и телеграммы. Упорство Герарда невольно вызывало восхищение. Конечно, порой, огорченный, он оставлял меня в покое, но потом снова шел на приступ. Даже полгода не получая от него вестей, я точно знал, что скоро он позвонит мне и удвоит цену. Он даже пытался обокрасть меня: однажды я нашел дверь взломанной, а книги разбросанными по полу. Он со своими людьми перерыл мою библиотеку, не зная, что книги у меня хранятся в разных местах и “Логово гнили” находится по другому адресу».