Волгари - Николай Коняев

Тревожные времена настали.

Прежних справщиков всех выгнали. Епифаний Славинецкий да Арсен Грек теперь в типографии заправляли.

И другие знамения были. Декабря четырнадцатого числа к ночи прошла Москва-река. То ли затор какой вверху случился, то ли в лёд вымерзла вся, но видели в проруби, заглядывая, каменистое дно, никакой воды вдруг в реке не стало. Говорили, что и водопровод в Кремле в ту ночь не работал. Не было воды. В царских садах виноград и арбузы сохнуть стали. Без свежего винограда на Рождественский пост государь Алексей Михайлович остаться мог, да — слава Богу! — через день снова наполнилась водою Москва-река.

Неронов всё-таки сходил к Никону о Логгине поговорить. И хотя не пустили Ивана Мироновича в Крестовую палату, всё-таки разговор с Никоном состоялся.

— Где твоя святительская милость к священному чину? — спросил Неронов.

— О себе, протопоп Иван, думай... — ответил Никон. — А Логгина уже судил я. Покарать озорника и богохульника надо.

— Приговор суда должен быть царём утверждён! — сказал Неронов.

— Чтоб такой пустяк решить, царская помощь не требуется! — отвечал Никон.

Оглянулся Неронов на Иону, митрополита Ростовского: слышал ли тот дерзкие слова патриарха?

Иона крестился, бородой тряс от страха.

— Владыко! — сказал Неронов. — Не дело говоришь. Все святые отцы и соборы благочестивых царей на помощь себе и православной вере призывали.

— Не раскатывай губу, протопоп! — быстро отвечал Никон. — Буду я по такому пустому делу царя и великого государя всея Руси тревожить. Нетто у его других дел нет, кроме протопопишки неисправного?

Долго думал потом Иван Миронович, писать ли царю о дерзких словах Никона, но другой возможности заступиться за Логгина не было. Донос этот Стефан Вонифатьевич государю передал. Но слишком счастлив был государь. По молитвам патриарха благополучно разрешилась от бремени царица. Родила государю вторую дочку — царевну Марфу Алексеевну. И другая беда миновала — не засох виноград в дворцовом саду. Счастлив был государь и безмятежен. Никону велел следствие по жалобе Неронова произвести.

А зима, первая при новом патриархе зима вступала в свои пределы. После святок морозы ударили. 11 февраля и «Следованная псалтирь» из типографии вышла. Прочитав её, знавшие греческий язык справщики говорили, что и огорода городить ради такой книги со сверкою не нужно было. Один к одному «Следованная псалтирь» с нынешних, выдаваемых униатами в Венеции книг сложена.

— Арсену теперь конец... — уверяли они. — Ишь, грамота до чего беднаго довела — совсем ум помутился.

Только рано торжествовали они.

На первой неделе Великого поста получили в Казанской церкви патриаршую память. Персонально Ивану Неронову Никон напоминал о введении троеперстного крестного знамения и замене метаний на колени поясными поклонами.

Память эту прочитал и Аввакум.

— Что скажешь? — спросил Неронов.

— Сердце озябло и ноги дрожат... — ответил Аввакум.

Зябли, зябли сердца и у других протопопов. Мыслимое ли дело затеял Никон. Стоглавый Собор при митрополите Макарии, на котором столько святых и святителей присутствовало, постановил: «Иже не крестится или не знаменуется двумя персты, якоже и Христос, да есть проклят».

Долго молчали все. Страшно было сказать, о чём думали. Ослеп в гордыне своей патриарх. Под проклятие самого большого Собора русских святых свою паству вёл. Вот, оказывается, зачем ревнителей, друзей прежних, казнями запугивал. Чтобы никто слова не смел сказать.

Схватился за голову руками Аввакум, заревел, как медведь:

— Братие! Зима-а наступила еретическая!

Неронов руку на его плечо положил.

— Погоди, Аввакумушка... — сказал он. — Подождём седмицу одну. Помолимся, а потом дальше мыслить будем.

Взглянул Аввакум на Ивана Мироновича, отца своего духовного, и слёзы на глаза навернулись. На десяток лет постарел за эти часы Неронов. Страшной тяжестью сгорбило плечи, стужею опалило в седину виски.

— Что же делать, отец, будем?!

— Молиться... — ответил Неронов. — Может, и откроет Господь, что должны делать.

На эту седмицу ушёл из дому Неронов. Семь дней строгий пост держал и молился в келье Чудова монастыря. Старый, веками испытанный у православных способ. Когда ни ум, ни знания уже не помогают, остаётся уповать на молитвенный подвиг...

Не подвёл верный способ и на этот раз. На седьмой день молитвенного бдения услышал Неронов от образа Спасителя глас:

— Время страданий настало! Отпадение от веры грозит России, и надо сопротивляться. Дерзай, Иоанне, и не убойся до смерти. Подобает ти укрепити царя о имени Моём, да не постраждет днесь Руссия, якоже и юниты[7].

Когда поведал Неронов Аввакуму об откровении, бывшем ему, посветлело сумрачное лицо протопопа. Ликующе улыбался он, будто о радости какой сообщил Неронов.

— Великие испытания предстоят... — нахмурился Неронов. — Чему радуешься?

Погасил улыбку Аввакум. Нечему радоваться, а всё равно радость. Подумав, рассказал, как тяжело всю эту седмицу было. Служил в церкви, молился, а на душе всё одно — тяжесть. Ведь что получается. Не привыкли торопиться на Руси. Ну а духовным сам Бог торопиться не велит. Развезли по храмам «Следованную псалтирь», Арсеном изготовленную... Лежала в церквях листами неразрезанными. Когда ещё прочитают. Никто и не знает ещё из духовенства, чего замышлено у Никона, — память-то свою только в Казанскую церковь послал. Вот и получается, что не знает ещё никто о еретических переменах. Спокойно всё. И как это, отче Иоанне, тяжко одному знать об уже наступившей всеобщей беде! Оттого и тяжело, что мнилось порою, будто все знают, но смирились, согласились на разорение отчей Церкви...

Обнял Неронов Аввакума. Покаялся:

— Поглупел я совсем, отец Аввакум... Как же не радоваться, если Господь нас избрал. На защиту церкви Христовой встанем! Какая ещё радость больше бывает?

Молод был государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец...

Он родился, когда ещё не оправилась толком после смуты страна, когда молодой династии Романовых не исполнилось ещё и шестнадцати лет. Шестнадцать было и Алексею Михайловичу, когда во время молитвы умер его отец, когда Земский Собор избрал на престол Алексея Михайловича...

В шестнадцать лет державою ли править? В боярской ли думе председательствовать, внимая скучным речам? В бумагах ли пыльных копаться, когда молодое тело на вольный простор тянется?