Волгари - Николай Коняев

И ведь всё, всё Господь вымоленному святым Елеазаром Анзерским царю дал. И здоровье, и силу, и сердце доброе, и разум, знающий меру всякому удовольствию. И в свои молодые годы знал Алексей Михайлович, что «всякая вещь без меры бездельна суть и не может составиться и укрепиться...». Вот бы и утешать своё сердце соколиною потехой, забавляться веселием радостным, выезжая в поле нелениво и бесскучно, чтобы не забывали соколы премудрую и красную свою добычу!

И винить ли себя молодому государю, что легко и доверчиво переложил он все многотрудные обязанности царские на плечи дядьки своего Бориса Ивановича Морозова?

Только подвёл его учитель и наставник. Как с цепи сорвался — такая обуяла жадность. Соляным налогом всю страну обложил. И вот первые месяцы только с молодой женой Марией Ильиничной тешился восемнадцати летний государь, когда государевы заботы крепкою мужицкой рукою схватили под уздцы его коня, требуя выдать на расправу ближних слуг. И выдал их Алексей Михайлович. И судью Земского приказа Леонтия Плещеева, и думного дьяка Чистого, и Трахионтова... Только свояка Бориса Ивановича Морозова и удалось отстоять, да и то спрятав в Кириллове монастыре.

Не до соколиной охоты стало. Хотя и не лежало молодое сердце к скучному бумажному делу, а надо было воедино свести законы, чтобы больше плещеевских беззаконий не случалось в Московском государстве, чтобы каждый подданный от последнего стрельца до ближайшего боярина меру своей власти знал. Уже 16 июля 1648 года, когда после пожара, в огне которого и Петровка, и Дмитровка, и Тверская, и Никитская, и Арбат начисто выгорели, советовался молодой государь с патриархом Иосифом, со всем Священным Собором, с боярами, окольничьими и думными дьяками, что надо бы прежних великих государей указы и боярские приговоры на всякие государственные и земские дела вместе собрать и, сообразуясь с правилами Святых апостолов и Святых отцов, а также с законами греческих царей, свести воедино в Соборное уложение, чтоб Московского государства всяких чинов людям, от большого до самого малого, суд и расправа во всяких делах одинаковы были.

Под присмотром князя Никиты Ивановича Одоевского составили Уложения и утвердили на Соборе 1649 года. А в ноябре того же года пришло в Москву посольство от Богдана Хмельницкого, начались переговоры о воссоединении Украины с Россией.

Трудно Алексею Михайловичу в царскую лямку впрягаться было, всей стране трудно приходилось. Шумел восстаниями Новгород и Псков, изнемогали в неравной борьбе с польскими панами единокровные православные на Украине — вторая война Богдана Хмельницкого в 1651 году началась.

Зимними вечерами любил молодой государь послушать сказки, которые верховые нищие, в царском дворце жившие, рассказывали. О Польше странники Божии тоже немало говорили. Рассказывали, будто в Варшаве на кладбище, где преступников казнят, у одного покойника полилась кровь из уха, а другой мертвец высунул из могилы руку, пророча большие беды для Польши.

В феврале 1651 года снова Земский собор собирали, думали, как с Польшей быть, начинать войну или погодить, решили ждать, ещё маленько сил подкопить, пищалей побольше да пороха в Голландии закупить. С Варшавой, однако, смелее говорить стали, потребовали у польского короля, чтобы всех, кто неправильно титул российского государя пишет и пропуски в нём допускает, покарал он лютой смертью. Титул у Алексея Михайловича длинный был, на одном листе целиком не уместится — небось и в Москве не каждый грамотей мог его правильно написать, но от польского короля строго потребовали. Через два года, 1 октября 1653 года, Земский собор, принимая решение о войне с Польшей, вспомнит о пропусках. Пропуски эти в титуле и объявит официально причиной войны.

Немного уже времени до этого Земского собора осталось. Последние приготовления завершаются.

Слава Богу, появился и помощник надёжный в государевом деле. На плечи нового патриарха Никона, как прежде на плечи Бориса Ивановича Морозова, рад был государь часть своих забот переложить. С Борисом Ивановичем по молодости — Алексей Михайлович понимал сейчас это — промахнулся маленько. С Никоном — Богом дан патриарх этот! — промашки получиться не должно. Не станет Никон, столько лет ходатаем за обиженных перед ним, государем, бывший, ради наживы своей неправды чинить.

И радовало, радовало Алексея Михайловича, что во многом единомыслен с ним Никон. Не во всём, конечно, но в главном. Оба знали, что превыше православной веры ничего нет. Ради её торжества и работали...

Троеперстие не испугало Государя. Очень понятно разъяснил патриарх, что Стоглавый собор не проклинал троеперстников. Святительское Крестное Знамение, указывал Собор, творить двумя перстами — имясловным перстосложением, знаменующим имя Господа нашего Иисуса Христа. Себя же православные должны осенять тремя перстами во имя Святой Троицы.

— Переписчики напутали потом... — объяснил Никон. — Мудрено и не перепутать было, по писаному-то едва брели...

Насчёт малограмотности прежних иерархов у Алексея Михайловича сомнения были. Ежели озорничали, ошибаясь, откуда тогда столько святых было?

— Святые-то, — объяснял Никон, — тремя перстами себя осеняли. Славинецкий, монах Киевский, сказывал, почитай с самого начала христианства на Руси в киевских пещерах мощи преподобного Илии Муромца да Иосифа многоболезненного почивают... Дак у них три первых перста правой руки соединены хотя неравно, но вместе. А два последних, безымянный и мизинец, пригнуты к ладони. И у преподобного Спиридона так же...

Про Илью Муромца Алексей Михайлович из былин только слыхал, другой, должно быть, не богатырь, а угодник Божий, в пещерах почивал киевских. Поближе бы пример, какой патриарх подыскал... Возражать, однако, ему Алексей Михайлович не стал. Греческая церковь вся тремя перстами крестится, это доподлинно известно. И патриархи об этом свидетельствуют, и Андрей Суханов, которого на разведку посылали, то же говорит.

Да и о сложении ли перстов государю думать — святительское дело то. Другое православного царя заботило. Страждали единоверцы и на Украине, и в других землях под злым утеснением латинян и басурманов. О них тоже думать надо. О соединении православных Церквей в единой державе православной...

Молод был государь. В политике тоже молод был. И немыслимое возможным совершить казалось. Но меру — всякая вещь без меры бездельна суть — помнил. Недаром молился столько... Вот и сейчас, не позволяя закружиться голове от великих планов, вспомнил, что не в мечтаниях государева должность есть.

— На приходах-то спокойно троеперстие приняли?

— Дак ещё в феврале «Следованную псалтирь» по храмам развезли. Спокойно, кажись, всё... В Казанской церкви только протопопы бузят.

И снова царапнуло по сердцу Алексея Михайловича. И протопопа Ивана, и протопопа Аввакума знал и любил он. Жалковато стало. Но — такова доля государева — стиснул жалость свою в сердце.

— Уйми протопопов! — строго сказал он. — Раздоры в корне пресекать надо. Не допусти до смуты церковной.

Молод был государь, а слова верные Господь в уста вложил. Тепло на душе у патриарха стало. Тяжесть с плеч сбросил немыслимую.