Серебряное пламя - Сьюзен Джонсон

Пораженный пулей, Трей был распростерт на шелковых простынях лицом вниз в луже крови. Его длинные спутанные черные волосы были пропитаны алой кровью, и Импрес показалось, что сама смерть хватала его своими паучьими ало-черными нитями за прекрасное лицо.

Схватив его руку, Импрес стала лихорадочно искать пульс. Ее пальцы тщательно ощупывали сильные мускулистые запястья. Ничего. Сердце замерло у нее в груди. Импрес молилась. Через несколько секунд, в течение которых она не дышала и которые казались ей бесконечными, она почувствовала слабое биение — только одно. Может быть, показалось? Может быть, она так сильно хотела, чтобы он жил, что сама вызвала слабый удар? Она и смотрела только в одно место на его смуглой коже под ее пальцами. Наконец второй слабый удар жизни. Слезы навернулись у нее на глаза, и она сказала чуть слышно:

— Благодарю тебя.

Двумя минутами позже комната наполнилась людьми, которые громко переговаривались, создавая нестерпимый шум, а спустя еще три минуты Блю и Фокс очистили ее.

— Мы должны увезти его отсюда, — сказал Блю, мрачно рассматривая окна, выходящие на улицу.: — Здесь слишком много людей, а нас только двое.

Жестом он показал Фоксу на одеяло, которое лежало на краю постели. Затем коротко приказал взять меховые пальто и начал заворачивать Трея в одеяло.

Импрес бесцеремонно оттеснили в сторону, как только Блю появился в комнате, и теперь она стояла в изголовье постели, наблюдая за тем, как он ловко заворачивает раненое тело Трея.

— Куда вы его повезете?

Он посмотрел на нее испытывающим взглядом:

— Домой.

— Нельзя, — объяснила она терпеливо. — С такими ранами он истечет кровью.

— На улице холодно, ему это не грозит.

— Я поеду с вами. Я могу помочь.

— Нет, — ответил он.

Блю не спросил, почему ее не было в постели с Треем. Почему вместо нее была Фло. Он только лихорадочно бинтовал Трея, совершенно не обращая внимания на мертвую женщину, распростертую на постели. Он не беспокоился о том, что случилось с женщиной. Он только знал, что Трей в беде и должен быть увезен отсюда.

— Мы едем домой, — Блю сказал это негромко по-индейски, наклонившись к уху Трея.

Одна сторона лица Трея была залита кровью. Любому другому, кроме него, не было видно движения век Трея, но Блю был близок и увидел.

— Домой, — повторил он и взял Трея на руки, как ребенка, мобилизуя все силы на то, чтобы поднять мужчину, такого же большого и сильного, как он сам.

Внизу Трея закутали в меховую шубу и, несмотря на взволнованные и настойчивые просьбы Лили, вынесли на улицу.

— Дождитесь поезда, — уговаривала она, но оба телохранителя знали, что, пока не будет расчищена колея от снега, поезд не появится.

— Я позову доктора Макфэддена, — настаивала Лили, но никто из них не доверял белым людям.

Они сели на своих крепких пони и отправились на север. Блю держал Трея, а Фокс прокладывал путь в снегу. Они прилагали сверхчеловеческие усилия для того, чтобы двигаться сквозь шквальный ветер, холод и сыпавшийся снег. Они старались держаться возвышенностей, хотя ветер там дул еще яростнее, предусмотрительно избегая ущелий и оврагов, где люди и пони могли провалиться в снегу.

Они не обращали внимания на странную девушку от Лили, одетую опять в мужскую одежду, старающуюся не отстать от них на своем маленьком пони, и так же настойчиво пробивающуюся сквозь злой, порывистый шквал.

Но на ранчо именно она — маленькая, покрытая снегом, посиневшая от холода — отдавала распоряжения, как нести Трея по лестнице. Пораженным ужасом обитателям ранчо, увидевшим белое лицо и окровавленное тело Трея, она сказала, что ее зовут Импрес Джордан, хотя никто ее об этом не спрашивал. Фамилию Джордан она произнесла с французским ударением. Трей купил ее накануне в Елене, заявила она, шокировав их, а слабый французский акцент добавил недоверия к ее словам.

Впрочем, у них не было времени обращать на нее внимания — Трей терял последние силы. Несколькими часами позже, когда доктор с ранчо сдался, изящная девушка со спутанными рыжеватыми волосами, одетая в поношенную мужскую одежду, вышла из тени и нарушила молчаливую траурную печаль:

— Я знаю народную медицину от матери и постараюсь спасти его.

Все глаза были прикованы к девушке; шок, недоверие и надежда отразились в равной степени на лицах присутствующих. Она увидела душераздирающий, тоскливый взгляд, которым обменялись отец и мать, и заметила, что Хэзэрд коротко кивнул.

Блэйз сказала первая:

— Он наш единственный сын. Если вы сумеете что-нибудь сделать… — ее голос прервался, на глазах появились слезы.

Она умоляюще посмотрела на Хэзэрда, который взял ее за руку. Затем отец Трея посмотрел на Импрес.

— Все, что у меня есть, — ваше, — сказал он спокойно, — если вы спасете его.

И Импрес шагнула вперед.

Доктор не ждал, что он переживет ночь.

— Мне нужны мои седельные сумки, — спокойно сказала Импрес Хэзэрду, и слуга немедленно отправился за ними.

Все, что ей понадобилось, кроме этого, — горячая вода, чистые бинты, фаянсовая посуда для приготовления снадобий, дюжина яиц, взбитых со сливками и ванилью, — появилось в комнате Трея спустя считанные минуты. Сбросив с себя промокшие куртку и башмаки, Импрес как можно вежливее попросила удалиться толпу родственников, друзей и слуг.

— Я предпочитаю работать одна, — сказала она. На лицах присутствующих поочередно отразились удивление и недоумение. Но Хэзэрд и Блэйз, стоявшие у изголовья умирающего сына, не задали никаких вопросов. Дыхание у Трея практически не было заметно. Только очень внимательный взгляд мог различить, что грудная клетка чуть шевелилась. Но с ужасающе длинными перерывами. Казалось, что затуманенное сознание еще приказывало легким дышать. И только когда приказ едва пробивался через израненное тело, организм начинал с трудом следовать инструкциям.

Хэзэрд сжал руку Блэйз. Она посмотрела на мужа, лицо у нее было мокрым от слез, и это заставило Хэзэрда собрать все силы, чтобы его голос не дрожал. Он всегда был для нее как каменная стена. Он не может позволить ей упасть духом сейчас, хотя его сердце было готово выпрыгнуть из груди.

— Она позаботится о Трее, — сказал Хэзэрд, взяв жену за руку.

— Он не может умереть, Джон. Скажи мне, что он не умрет. — Ее слова были отчаянным криком о помощи.

Хэзэрд смотрел на их единственного выжившего ребенка. Их первенец, плод любви — сын, которого могли убить в Лакоте, но не убили, сильный и отважный, который перенес все то, что не сумели перенести остальные четверо детей. Единственный ребенок, которого они не заворачивали в белый саван и не опускали в маленький гроб, предварительно положив туда любимые куклы и игрушки, а также теплое одеяло. Аскетическое воспитание, которое Хэзэрд получил в индейском племени, иногда заставляло его спрашивать себя, так ли нужно его богатство.