Мефодий Буслаев. Первый эйдос - Дмитрий Емец

– Че?!! – спросил Антигон подозрительно.

– Ну как же? Помнится, Меф рассказывал о своем дяде.Тот рассуждал, что идеальный гость – это гость, который пригласил себя сам ипринес с собой еду. Потом убрался в квартире хозяина, сам с собой поговорил вконспективном режиме, скромно поцеловал хозяина в щеку, потряс лапку и исчез.Полное гостевое самообслуживание.

Антигон даже не улыбнулся, лишь неодобрительно фыркнул.Чувство юмора у кикимора было своеобразным. Его веселили только самые простыевещи. Если бы Ирка, к примеру, рассказала, как кто-то поймал суккуба и шарахнулего о стену так, что он проглотил вставную челюсть прежде, чем у него вылетелимозги, Антигон катался бы от смеха часа полтора. При этом то, что у суккубовнет ни мозгов, ни вставной челюсти, не смутило бы ценителя здорового юмора.

– Хорошо! Идем! – резко сказала Ирка.

Она спохватилась, что сделала запретное – растревожила душу,вспомнила момент, связанный с Мефом. И что за ключевая фигура такая в ее жизниэтот Буслаев? В конце концов, когда они начинали общаться, оба были почти дети.Это сейчас Мефодию почти шестнадцать. Или она, как Антигон, способна любитьлишь тогда, когда ей дадут морального пинка?

Любовь не милиция. Она не входит без стука. Вылетать же онадолжна со звуком, тем самым деликатно предупредив о своем уходе. Да только вотэта проклятая любовь все никак не хотела вылетать, во всяком случае, из сердцаИрки со всеми его коронарными предсердиями, артериями и желудочками.

Одно хорошо – псов у подъезда уже не было. Оставшаяся безвожака стая разбежалась по своим собачьим делам. Ирка испытала хоть небольшое,но облегчение.

* * *

Война света и мрака имеет затяжной вялотекущий характер, какхронический зимний насморк. С одной стороны, у тебя как будто нет рабочих дней.С другой – нет и выходных. Каждую секунду в спину тебе могут вогнать нож или тысам насадишь кого-то на копье. В то же время бывают недели, когда ты никому ненужен и просто шатаешься по городу, не слишком представляя, как убить время.

Вот и у Ирки в тот день не было никаких особенных дел.Никто, заламывая руки, не молил о помощи. Никто не наступал, сомкнув ряды. Дажекомиссионеры шныряли где-то поодаль, держась более людных мест.

Ирка вышла от Бабани и остановилась, соображая, куда ейпойти. В Серебряный Бор к Багрову? Вернуться в «Приют валькирий»? Или все жестоит исполнить не то чтобы заветную, но мечту: телепортироваться на Оку иискупаться?

Москва томилась от зноя. Воробьи купались в лужах. Кошки,поджав лапы, прятались под машинами. По асфальтовой дорожке перед домомпрохаживался молоденький влюбленный в сером пиджачке и тоскливо смотрел намобильник, пытаясь сообразить: одиннадцать утра – это рано или не рано длязвонка девушке.

Мысли его прыгали с кочки на кочку примерно в такомнаправлении.

Допустим, она уже встала, но в хорошем ли она настроении? Сдругой стороны, если он позвонит в двенадцать, не будет ли это уже поздно?Вдруг она за это время уйдет, полюбит другого или отравится от тоски, выпивжидкость для снятия лака? Кто их знает, этих девушек, кто разберет, чтонаполняет их черепную коробку? Влюбленный страдал. Он тряс мобильником и кусалпленку, в которую были завернуты купленные у метро цветы. Жизнь путалась.Наполнялась неразрешимыми вопросами.

Ирка пожалела его.

– Да. Нет, – сказала она, подходя.

Влюбленный испуганно уставился на нее.

– Чего «Да. Нет»?

– «Да» – более или менее любит. «Нет» – лучше сейчас незвонить. Она моет голову, не успевает и будет нервничать. Ты не сможешь понять,в чем дело, обидишься на резкий голос, и вы поссоритесь. Лучше позвонить в11.30, когда она высушит волосы, и перенести встречу на вечер. При этомповесить трубку надо не раньше чем в 11.44, потому что в 11.45 будет ужепоздно.

– Но я хотел на двенадцать! – проблеял бедняга.

– Не советую. В 11.45 девушка обнаружит, что котенок,которого ты подарил на прошлой неделе, неуважительно обошелся с ее туфлями. Иопять момент будет не лучший. А к шести вечера она вполне успокоится, –пояснила Ирка и быстро, пока ей не стали задавать вопросов, ушла.

Влюбленный проводил ее недоумевающим взглядом. Ирка, однако,была уверена, что совету он последует.

– Хорошая штука – предвидение. А, хозяйскаямерзайка? – насмешливо спросил Антигон, скрытый от посторонних глазмороком.

– Ты отлично знаешь, что у меня нет пророческого дара.Ничего действительно важного знать нельзя. Если мне известно, что будет с этойдевушкой через час, то лишь потому, что глобально это ни на что невлияет, – сказала Ирка грустно.

– Ну хотя бы на счастье этой парочки!

– Что это за счастье? Во столько-то не звони: головумоет. И во столько-то не звони: туфли обгадили. Так и трясись, втискивайся впятнадцать жалких минут. Скучно. Не просто скучно – противно! – бросилаИрка.

Ей вдруг подумалось, что, позвони ей Мефодий, онаобрадовалась бы, даже если бы падала в жерло вулкана. Вот только едва ли онпозвонит.

Решив, что откладывать исполнение желаний едва ли стоит,поскольку потом и желаний может не быть, не то что исполнения, она перенесласьна Оку, нашла отличное местечко далеко от дач, в камыше, и искупалась. Вначалекак человек, а затем, войдя во вкус, как лебедь. Как всегда случалось в минуты,когда Ирка становилась лебедем или волчицей, она утратила счет времени ипотеряла способность рассуждать здраво.

Выщипывать с илистого дна растительность и ловить мелкихбеспозвоночных казалось ей в сотни раз важнее, чем угрызаться по поводукакого-то там Буслаева. Ирка любила эти часы. Они дарили ей освобождение. Быть свободнойот самой себя, от своих комплексов, страхов и затаенных желаний хотя бы навремя – чем не подарок? Если человека не терзать извне, он будет терзать себясам изнутри. Такова арифметика человеческого существования.

Пока Ирка плескалась на мелководье в обличии лебедя, Антигонсурово прохаживался по берегу с булавой – охранял хозяйку. Мало ли какие ослы сружьями могут торчать в камыше? Нальются до бровей, и захочется им побабахать.Охота на лебедей запрещена, да вот только пули об этом не знают.

Когда Антигону становилось жарко, он разувался и заходил вреку по колено, с удовольствием ощущая дно перепончатыми пальцами. К воде уАнтигона отношение было противоречивое. Как сын кикиморы и правнук русалки, онобожал воду, а как сын домового и внук лешего – ненавидел. Вот и получалось,что он то вбегал в реку, то пулей выскакивал на берег.