Обратный счет любви - Рина Осинкина

что это не так. Поэтому вот звоним, проясняем ситуацию. Потом чин поблагодарил за помощь и предупредил, что, возможно, она им еще понадобится. Дашка помочь согласилась и повесила трубку.

«Нужно сейчас Кирееву позвонить и предупредить, – подумала она, – может, всех в редакции теперь будут расспрашивать. Но сначала в больницу».

Зажав трубку в руке, Дашка направилась в Игорев кабинет. Там на его огромном письменном столе стоит большой монитор, она включит мощный компьютер и найдет в Интернете телефоны справочной службы больницы. И, наконец, туда позвонит.

Дашка открыла дверь кабинета и застыла от неожиданности на месте. Потому что в узком проходе между Игоревым письменным столом и стеллажом с книгами, спиной к Дашке, уверенно и споро просматривал содержимое томов то ли Бальзака, то ли Теккерея их временный повар. Он откладывал одну книгу и брал в руки следующую, раскрывал ее страницами вниз и тряс над столешницей, а затем брался за новую. Сбоку от него уже высилась приличная стопка отбракованных книг.

Более нелепого и возмутительного зрелища Дашка увидеть не могла.

– Ты что здесь делаешь, урод? – взвилась она, а когда повар к ней обернулся, продолжила свой глупый наезд: – Вали отсюда живо, ты понял? Ты вообще уволен! Я прямо сейчас в полицию звоню!

Повар был примерно ровесник Игоря, лет под сорок, но какой-то мужланистый. Да и фиг с ним, главное, чтобы готовил прилично и подавал вовремя. Другой отличительной чертой сменного повара была немота. Слышал он нормально, а вот речевой аппарат не действовал. По какой причине – и Игорю, и Дашке было неинтересно.

Немой повар по имени Слава положил на стол толстый том Генриха Манна, который до этого собирался подвергнуть то ли обыску, то ли досмотру, а потом тяжелыми шагами обошел письменный стол. И схватил Дашку за локоть. Больно схватил и как-то безжалостно.

Дашка пискнула, дернувшись безо всякого результата. До нее наконец дошло, какая же она дура.

– Сейчас сюда придут, – пропищала она ему в живот, когда он толкал ее кресло, стоящее возле двери.

– Значит, так, слушай сюда! – сипло пролаял ей в лицо их временный немой повар, и это было страшнее всего. – Сейчас ты мне расскажешь, куда ты дела одну вещь. Иначе…

Твердая, как разделочная доска, ладонь отвесила Дашке увесистую пощечину.

– Ну и денек, – устало пробормотала Надежда Михайловна после того, как дверь за полицейским оперуполномоченным была закрыта на два замка и щеколду.

Она проверила запоры и прошла в спальню. Плюхнулась в кресло. Как была в твидовой «двойке», так и плюхнулась. Есть расхотелось. Нужно Андрюху накормить. Иначе он за своим компьютером до трех утра просидит, а потом примется потрошить холодильник, пальцами выуживая со сковороды холодные котлеты.

Но Надя не пошла в комнату сына. Ей хотелось подумать. Сейчас она посидит минуточку, соберет мысли в кучку, а потом уж приступит к обязанностям. Ужином займется, стиркой, глажкой, уборкой… Хорошо, что уроки проверять уже не нужно.

Опер пожаловал всего минут через пять после того, как Надежда пришла с работы. Она только и успела, что скинуть сапоги и повесить в шкаф дубленку. Видимо, поджидал ее в засаде, прячась в подъезде напротив или сидя в каком-нибудь невзрачном авто.

Он позвонил, она спросила через дверь:

– Кто?

– Из полиции.

– Вызывайте повесткой.

Угу, я сейчас тебя впущу, а ты окажешься маньяком или грабителем.

Он сказал:

– Надежда Михайловна, а вы позвоните в отделение, вам подтвердят.

– Фильм «Рожденные революцией» смотрели?

Он вздохнул тяжело. Похоже, смотрел.

– Значит, мое удостоверение вас тоже не убедит? – даже не спросил, а как бы констатировал опер.

Надежда хмыкнула. Да в любом переходе метро…

Тем более что дверь на цепочку она открывать не станет. Знаем мы эти бокорезы из легированной стали.

Она не ждала полицию, не вызывала «неотложку» и не заказывала пиццу на дом. Зачем же ей тогда открывать дверь своей квартиры? Даже если Андрейка дома?.. Она откроет для одного опера, а ввалятся четверо головорезов. Рисковать жизнью сына она не желала. Да и своей, кстати, тоже.

Но опер, набрав побольше воздуха в легкие, реванул в голос, на радость соседям: «Инесса Николаевна Киреева вам кем приходится?», и Надя открыла. Не потому, что разволновалась из-за Инессы, а просто поняла, что он и вправду из полиции, и еще ей немного стало беспокойно. Из-за Инессы.

Вчера, когда после тяжких выяснений, вылившихся в вульгарный бабий скандал, Надежде удалось ее вытолкать на лестничную площадку, Инка отправилась домой даже более взбешенной, чем явилась к ней на разборку. Скандал не принес ей ни облегчения, ни каких-либо практических результатов, если она на них вообще рассчитывала. Только сорванные голосовые связки.

И вот оперуполномоченный по ее душу. Может, пришила Инка какого-нибудь несчастного гастарбайтера-таджика, когда вчера вечером, кипя злобой, возвращалась в свое Бибирево? Или руки на себя наложила, а в записке предсмертной написала, что довела ее до этого страшного дела братова жена?

Надежда почти угадала. Но поверить во все захотела не сразу. Инка, конечно, зараза, но все же своя. Со своими такое не происходит. Только с чужими и только в кино.

Опер Кутузов Сергей Михайлович, тридцати четырех лет от роду, сотрудник районного ОВД и лейтенант, хотел лишь задать Надежде свои вопросы и получить на них ответы, по возможности – подробные и правдивые. Но, на минуточку, этот фокус может пройти с кем угодно, но только не с Киреевой Надей.

«Вопросы здесь задаю я», – подумала Надежда, и он сам не заметил, как раскололся.

Она узнала, что самоубийство действительно имело место быть, только не гражданки Киреевой Инессы Николаевны. Инесса как раз жива и относительно здорова. А покончила с собой некая Шевчук Галина Васильевна, практикующий психотерапевт и хозяйка какого-то там оздоровительного центра, интерьер которого сильно смахивал на кружок детского творчества и лавку ужасов одновременно.

Обнаружили труп сотрудники санитарно-гигиенической службы, проводившие в закоулках бизнес-центра операцию по зачистке. Труп едва заметно покачивался, подвешенный на веревке в мрачном помещении, которое опрошенные пациентки Шевчук почему-то называли учебным классом. Но эта веревка не была принесена самоубийцей специально и заранее, а была принадлежностью здешнего интерьера, наряду со склянками, где плавали в формалине синеватые трупики инопланетян, и хрустальными штофами, наполненными чем-то рубиновым и вязким.

Как показал опрос, данная веревка являла собой некий символический атрибут, служащий процессу психического оздоровления, но на вопрос, что именно атрибут символизировал и как, собственно, был призван оздоравливать психику, опрашиваемые отвечали сбивчиво и невнятно.

Веревка имела вид несколько нарочитый, была толстой и ослепительно-белой и крепилась к потолку посредством массивного готического