Ларец - Елена Чудинова

— Алёна Кирилловна, чего ж ты надумала?

— Чего надумала, того теперь не передумаешь.

— Узнают — барин убьет меня, убьет!

— Убьет, Фавушка, — легко согласилась Нелли. — Давай, сундуки-то обратно загружай, ехать пора.

— Что ж, и то верно, — Фавушка сполз с козел. — И так я, горемычный, пережил барина моего, братца молочного. Убьет — так тому и быть.

Сундуки вернулись на свои места.

— Касатка моя, свидимся ли?! — Параша заплакала.

— Бог милостив, езжай себе с Ним. — У Нелли защемило сердце.

Молча смотрели девочки вслед старой карете. Вот подпрыгнула она на ухабе, вот до самых колес укрылась ивовой листвой, вот высвободилась и покатила быстрее… В заднем окошке бледной тенью в последний раз мелькнуло испуганное лицо Параши. Стих вдали грохот.

В маленьком домишке девочки дождались полуночи. Лето незаметно пошло уже на убыль, и белесый, словно кусочек облака, серп проступил в голубом небе раньше десятого часа. Вечернее время всегда было у Нелли нелюбимым. Ночь — самая таинственная и волшебная пора суток, утро — самая радостная и живительная, день — веселый… А вечер… Вечер печален и тосклив. Слушая вирши, которыми услаждались взрослые, Нелли иной раз готова была шипеть от досады. Подумать только, им ведь все равно, каким солнцем восхищаться — рассветным или закатным! Рассветное солнце пьянит, в нем хочется купаться как в золотой реке, и щасливой холодок пробирает до дрожи… На рассвете хочется дышать глубоко-глубоко, будто вдыхаешь не только прохладный воздух и запахи цветов, но что-то еще, быть может силу. На закате же хочется не вдыхать, а вздыхать. Роскошные переливы его красок только терзают душу. Впрочем, закат, ах, закат, а сами зажигают все свечи, да садятся за карточные столы, да гремят клавишами клавикордов и хрусталем бокалов! Днем человеку и так весело, а вечером он словно нарочно ищет увеселений…

Но никогда еще не было Нелли так тяжело на душе, как этим странным вечером, когда алые лучи словно кровью окрасили небольшую полянку. Нелли сидела на порожке. Маленькой и бесконечно одинокой казалась она сама себе в непривычном мальчишеском наряде, а весь продуманный дерзостный план предстал зряшной и глупой затеей.

— Экое солнце, — Катя подошла сзади к двери. — Долго еще ждать-то.

— Катька, а ты наверное сладишь дело? — Нелли обернулась, и мальчик, к которому она обращалась, показался ей странно чужим. — Катька! Ох и глупые мы, ох и глупые!

— А чего так?

— Обо всем подумали, а об именах-то не уговорились!

— Ох, верно! Ну как прилюдно бы друг друга да по-девичьи назвать, срам да беда!

— Голубкой да касаткой тоже нельзя. И надо заране привыкнуть, чтоб потом не сбиться.

— Так как же нас звать-то величать, а, молодой барин?

— Не знаю… — Нелли закусила травинку. — Может, мне Орестом и назваться, коли уж я в Орестовом платьи? А тебя бы Фавушкой звала. Привычно, не спутаемся.

— Кабы не в Санкт-Петербурх мы ехали… — Катя нахмурилась. — Встретим, не дай Бог, какого братнего знакомого, а тот и скажет: какой-такой Орест Сабуров? Орест Сабуров помер недавно, да и постарше был.

— Да, негоже. Надо другое имя, чтоб в случае чего сказать, я-де тому Сабурову брат младший… Только как привыкнуть к чужому-то имени? Позовет кто, а я не откликнусь?

— Может, похожие имена взять? Евгений хоть бы. Почти как Елена. У ребятишек: девочка — Елечка, мальчик — Еничка.

— Не нравится мне Евгений… Нет, надобно такое имя, чтоб прикипело. Само, понимаешь?

— Сама тогда и придумывай… — Катя прошлась по поляне, чуть неуверенно выступая в господских ездовых сапогах. — Жаль, поплоше не нашлось, скажут, больно хороши для лакея.

— Эка важность, не новые ведь. Обноски. Погоди, не сбивай… — Нелли сжала ладонями виски. — Я б из книжки взяла, да там все нерусские имена-то, в книжках… Рихард Львиное Сердце или рыцарь Орланд…

— Только за басурманов сойти недоставало! Не выговоришь… Рикард… Ролан… Уж лучше Роман, по-нашему-то.

— Роман! — Нелли вскочила на ноги. — Роман, вот славное имя, смелое, быстрое! Я буду Роман Сабуров, Роман Кириллович! Катька, а тебя как будут звать? Может, ты возьмешь, чтобы похоже на Катерину? Каллистрат хотя бы.

— Ага! — Катя уперлась руками в бока и лихо расставила ноги: мальчишеский наряд с каждою минутой садился на ней лучше и лучше. — Нутка выговори побыстрей — Каллистратка, подай пистолет!

— Ну а как тогда?

— Цыганка б сказала, в зеркало гляди, отраженье найди.

— Какое еще отраженье? Некогда загадки загадывать.

— Я при тебе вроде тени, так? Значит, от твоего имени мое и надо считать. Роман в один день с кем празднуется? С Платоном! Значит, коли ты Роман, так я буду Платон!

— Ладно, пусть так. Только знаешь чего, надо уж сейчас привыкать, нето собьемся.

— Да ладно тебе, Роман Кирилыч, небось не запутаемся! — Катя спружинила на полусогнутых коленях, подражая фехтовальщикам. — Эх, любо! А уж на деревья-то лазить, вот волюшка-то…

— Мы не гнезда разорять собрались, а дом Венедиктова. Не пора тебе?

— И то полунело. Не забоишься… один?

— Полно вздор-то молоть. — Наступающая темнота вновь сделала Нелли решительней и смелее.

— Да, пора! Я скоренько! — Катя, по-мальчишески махнув рукою, нырнула в густой подлесок.

Нелли осталась одна. Противно звенели комары: что же, лес не аллея. Хорошо хоть, что их куда меньше, чем в июне. И хорошо защищают ноги панталоны и грубые чулки, не шелковые, небось не прокусишь!

Что-то делается сейчас дома? Папенька с маменькой пьют чай, одни, им печально сейчас. Небось уже отпили. Елизавета Федоровна запирает жестяную чайницу, расписанную слонами и смуглыми голыми индианами в белых огромных шапках. Кладет ключи в корзиночку на поясе — маленький ключ от чайницы и большой от буфета. Кутается в шаль, подходит к окну. Ей не видно, что делается в темноте за оконными стеклами. Скользя как тень, пригибаясь по кустам, Катя крадется к службам. Собаки не лают, машут ей хвостами — бедные собаки, ужо достанется вам, что прозевали чужого вора! Кто ж знает, что вы не виноваты!

Елизавета Федоровна вглядывается в темноту.

Катя замирает на месте, заметя освещенные окна и женский силуэт в одном из них. Она смотрит на Елизавету Федоровну, но взгляды их не могут встретиться.

Катя ждет.

Елизавета Федоровна со вздохом отходит от окна.

Катя видит, что окна погасли. Слабый огонек свечи вплывает в спальню наверху. Некоторое время мреет в ее темноте. Гаснет и он. В доме темно.

Катя подбирается к конюшне. Луна светит в маленькие окошки денников. Катя выбирает две пары арчимаков, два войлочных потника, снимает со стены два дорожных седла. Отворяет дверцу. В темноте переступает, фыркает текинский жеребец Нард. Кирилла Иванович распорядился доставить этого коня из Санкт-Петербурха, но затем о нем подзабыли.