Тайная любовь - Стефани Лоуренс

— Теперь, когда мы узнали адрес Суэйлза…

Ее губы приоткрылись, возможно, в знак того, что она не возражала бы против дальнейшего обмена ласками. Габриэль не стал долго раздумывать и снова принялся ее целовать.

Ему пришла в голову неприятная мысль о том, что близится разлука — до Брук-стрит оставалось уже не так далеко, а она поддавалась его ласкам не так легко, как бы ему хотелось, а скорее робко, инстинктивно делая шаг за шагом. Видимо, никогда прежде ее не целовали с такой страстью, и до этой минуты она еще не пробудилась для любви.

Габриэль крепко сжимал ее в объятиях, не давая ей возможности уклониться — его поцелуи становились все требовательнее.

Он мог бы увлечь ее по этому пути много дальше, если бы у них было время, но экипаж замедлил движение, потом остановился, ему пришлось выпустить графиню. На одно мгновение, когда их дыхание смешалось, у него возникло искушение сорвать с нее вуаль, но он отдернул руку и опустил вуаль так, что она полностью закрыла ее лицо. Наступит момент, когда эта женщина сама откроется ему, и сделает это добровольно. Тогда он насладится этой минутой в полной мере.

Когда он выпрямился, она бессильно упала на сиденье и попыталась заговорить, но не могла из-за сильного волнения.

— Мистер Кинстер…

— Меня зовут Габриэль.

Несмотря на непреодолимое препятствие в виде густой вуали, их глаза встретились. Она смотрела на него, грудь ее высоко вздымалась под плащом.

— Я подумала о нашем следующем шаге.

Его взгляд остался тверд.

— Доверьтесь мне. Я знаю, что делать.

Он ждал ее ответа, но она молча продолжала смотреть на него. Тогда он, склонив голову, сказал:

— До нашего следующего свидания.

Габриэль взялся за дверцу экипажа.

С минуту графиня раздумывала, потом сказала:

— Я свяжусь с вами через день или два.

Она все еще тяжело дышала. Габриэль улыбнулся торжествующей улыбкой победителя:

— Итак, до встречи.

Он открыл дверцу и, шагнув на мостовую, подал знак кучеру.

Экипаж двинулся дальше. Габриэль некоторое время смотрел ему вслед, потом повернулся и поднялся по ступенькам своего крыльца, чрезвычайно довольный проведенной ночью.

Никогда прежде Алатея не чувствовала такого волнения.

Облокотившись о край обеденного стола, она пыталась привести в порядок мысли.

Это оказалось нелегкой задачей, так как чувства ее все еще находились в полном смятении.

Какой же наивной она была, если вообразила, что этот их первый поцелуй не возымеет последствий. Нечего сказать — скрепление договора! Ей не пришло в голову, что, не встретив сопротивления с ее стороны, он попытается повторить это, и вот теперь ее охватило никогда прежде не изведанное беспокойство. Одно только воспоминание о поцелуе, вернее, поцелуях прошлой ночи полностью лишало ее способности рассуждать здраво. Однако одно заключение, к которому она пришла, было совершенно ясным и недвусмысленным — Габриэль считал ее опытной дамой, с которой мог себе позволить поразвлечься. Но она такой не была. Пока еще он не заподозрил этого, но как долго еще ей удастся держать его в заблуждении и расплачиваться с ним невинными поцелуями, лишая его вознаграждения, на которое он, очевидно, рассчитывал?

Хуже всего было то, что он вырвал у нее из рук инициативу, и теперь только Господь Бог знал, куда приведет ее так хорошо продуманный план.

Ей следовало бы предвидеть все, что последует, и взять ведущую роль на себя. В их детских играх он всегда был лидером, но теперь они уже не дети, а за последние десять лет Алатея привыкла командовать, так что перейти на роль ведомой ей вовсе не улыбалось.

Семья, сидевшая вместе с ней за столом, была занята завтраком: они ели, разговаривали, смеялись, но Алатея, погрузившись в свои мысли, почти не слышала их. Взяв свой тост, она принялась хрустеть им. Ей надо сохранить хотя бы видимость того, что главное лицо в расследовании она. Но как совладать с Кинстером? Его кинстерское величество теперь уже не согласится на роль подчиненного, и нечего биться головой о стену. Однако из этого вовсе не следует, что она будет покорно позволять ему принимать решения и следовать им.

И все же… Почему бы не польстить ему? Но с другой стороны, как она смогла бы узнать, что он не обманывает и не действует вопреки ее воле?

Ей придется регулярно встречаться с ним, и эта перспектива тревожила ее. Логично было бы ей самой подготовить их следующую встречу, но пока что она еще не оправилась от предыдущей.

Она рассчитывала на глубоко укоренившиеся в нем рыцарские чувства и даже не предполагала, что он потребует от нее награды столь гнусным образом.

От этих мыслей у нее перехватило дыхание. Одно только воспоминание о том, что произошло между ними в экипаже, о том, как Габриэль со свойственным ему высокомерием подарил ей поцелуй, сводило ее с ума.

У нее закружилась голова, кровь прихлынула к щекам. Она тотчас же попыталась отогнать эти греховные видения и вызванные ими чувства, однако это оказалось нелегко.

Подняв чашку к самому лицу, Алатея пила чай маленькими глотками, надеясь, что никто не замечает ее состояния. Она не помнила случая за последние пять лет, когда бы ей изменила выдержка, и если вдруг она стала краснеть ни с того ни с сего, это могло вызвать неприятные для нее вопросы, а также не менее неприятные догадки.

Алатея стала перебирать в памяти все происшедшее в экипаже и пришла к выводу, что у нее нет причины винить себя. Она не могла избежать того, что произошло, не вызвав его подозрений, а значит, не было смысла продолжать думать об этом, разве что поблагодарить своего ангела-хранителя.

Боже, она чуть было не назвала его по имени. Руперт — это имя уже вертелось у нее на языке, и ей с трудом удалось проглотить его. Если бы она произнесла его вслух, это означало бы конец игры. Если не считать его матери, Алатея была единственной женщиной, упорно продолжавшей называть его именем, данным ему при рождении. Он сам сказал ей это.

Почему она продолжала упорствовать и называть его этим Детским именем, Алатея не могла объяснить. Должно быть, для нее он навсегда остался Рупертом.

«Меня зовут Габриэль». Его слова все еще звенели у нее в ушах. Глядя из окна экипажа невидящим взглядом, она думала о том, что он был прав. Конечно, Габриэль, а не Руперт. Но в этом Габриэле все еще оставался мальчик, которого она знала как Руперта. Это имя таило для нее и нечто большее — глубину и широту чувств, целый калейдоскоп детских воспоминаний, переживаний, событий.

Алатее хватило минуты, чтобы стряхнуть с себя оцепенение и допить свою чашку чаю. В качестве графини ей следовало научиться называть его Габриэлем. Также ей надо было найти способ свести требуемую от нее дань благодарности к минимуму.