Время любить - Лиз Бехмоарас

заболеешь. Ты совсем бледная, – с этими словами Исмаил снял с себя пальто и накинул на Фриду.

– Но ты сам замерзнешь!

– Мне ничего не будет.

Он сидел, откинувшись на спинку стула, в одной рубашке с закатанными рукавами, и смотрел на Фриду. Девушка почувствовала, как краснеет под этим полным любви, но таким властным и сильным взглядом. Она огляделась по сторонам, на соседние столики, словно бы искала у них помощи.

Чуть поодаль сидел худой смуглый юноша в очках с толстыми линзами. Словно почувствовав ее взгляд, он поднял голову и радостно помахал им. Это был самый близкий друг Исмаила, Садык.

– Привет, Фрида. Сыграешь в шашки, Исмаил? Я хочу отыграться!

– Садык! Мы тебя не заметили, иди к нам!

Исмаил стал расставлять шашки, а Фрида встала у него за спиной, чтобы наблюдать за партией.

Счастье должно быть именно таким: когда за окном дождливый октябрьский вечер, и сильный ветер срывает оставшиеся листья с деревьев и качает ветви, пока прохожие семенят под зонтами, сжавшись от холода, пока воды с неба вылилось так много, что по лужам ходят волны, ты сидишь в переполненной друзьями и товарищами кофейне и сквозь клубы сизого табачного дыма смотришь, как твой любимый играет в шашки, прихлебывая горячий чай.

Ноябрь 1940, Мода

На выходных Фрида, улучив момент, подошла к матери и спросила:

– Ты знаешь, кто такая Эльза Ньего? Что с ней произошло?

– Одна бедняжка, которая решила расстаться со своим возлюбленным-турком, а он ее за это убил. Это случилось много лет назад, ты была еще маленькой. А с чего ты вдруг об этом вспомнила?

Броня Шульман чистила рыбу. Не дождавшись ответа, она подняла голову и пристально посмотрела на дочь. Мелькнуло ли во взгляде матери подозрение, или Фриде только показалось?

– Ее историю следовало бы вдалбливать всем еврейским девицам, чтобы им не пришло в голову путаться с турецкими мужчинами, – добавила мать.

Фрида только кивнула в ответ. Лишь бы мать не заметила, что она дрожит.

В то воскресенье около пяти часов Ференц вновь постучался в дверь их дома. На нем был все тот же тонкий плащ, а в руках коробка шоколадных конфет, только гораздо больше прежней. Раскрасневшаяся от волнения Эмма пригласила его в гостиную, где собралась вся семья. Фрида и мать, которые знали о цели визита, волновались не меньше будущих жениха с невестой. Самуэль Шульман встретил Ференца сухим кивком и указал ему, куда сесть.

От Ференца глаз было не отвести: костюм с белой рубашкой, яркий галстук. Фрида заметила, что его до синевы выбритые щеки тоже раскраснелись; от его уверенности, от его невозмутимости, с которой он держался в прошлый раз, не осталось и следа. Он уселся на краешек кресла и крепко сжал чайный стаканчик армуд, словно боясь его уронить. По всему было ясно, что разговор предстоял серьезный.

Сначала они поговорили о погоде, о войне, о греческом сопротивлении и об итальянской атаке, о занятиях в университете, о застое в делах господина Шульмана. Эмма вдруг начала бестактно покашливать и поглядывать на часы, а когда взгляды собравшихся устремились на нее, нервно рассмеялась. Ференц, поглядев на нее, словно набрался смелости, прочистил горло и сразу перешел к главному.

– Господин Шульман! Единственная причина, что я сижу сегодня здесь перед вами, – это то, что семья моя далеко, в Будапеште, как вы уже знаете. А раз в Стамбуле у меня родственников нет и нет даже ни одной семейной пары, которая бы могла назваться моими друзьями, то мне приходится самому просить у вас руки вашей дочери Эммы. Я понимаю, что вы слишком мало знаете обо мне, но будьте уверены: я очень люблю Эмму, у нас общие взгляды на жизнь и общие идеалы, и мы составим хорошую пару.

Фриде в какой-то момент показалось, что Ференц никогда не закончит говорить.

Самуэль Шульман, который слушал его с бесстрастным лицом, дождавшись, когда Ференц наконец замолчал, тоже повел речь спокойно и неспешно.

– Видите ли, Ференц-бей… Мне-то в жизни надо только одного…

Только услышав эти слова, Фрида сразу подумала, что дело будет нелегким, и сочувственно посмотрела на мать и старшую сестру. Казалось, между двумя мужчинами сейчас начнется дуэль.

– Прежде всего, я должен откровенно сказать вам, что ненавижу скоропалительные решения и поступки. Вы-то, конечно, этого не знаете, но вот моя дочь Эмма об этом знает, и уж она-то должна была заранее предупредить меня о цели вашего визита. Ну да ладно! Я с ней еще потом поговорю об этом серьезно. А сейчас давайте вернемся к разговору о вашем сватовстве… Я…

Он ненадолго замолчал, и Эмма решила было вмешаться: «Папочка…» Но отец остановил ее решительным взмахом руки и продолжил все тем же спокойным тоном:

– Я не согласен. Возможно, что вы – вполне достойный молодой человек, но дочь моя может выйти замуж только за еврея. Вы, конечно же, представились евреем, чтобы жениться на моей дочери, но у меня сложилось впечатление, что вы не из нас.

– Вы намекаете, что я лгу, Шульман-бей? – перебил его Ференц. Голос его звенел. Эмма легонько коснулась его руки, и он осекся, сумев сдержать себя. Однако было заметно, что он напряжен.

Но Самуэлю Шульману не было никакого дела до его чувств.

– Да! Я уверен, что вы назвались евреем ради моей дочери. Пожалуйста, простите меня. Я уже говорил, что люблю говорить со всей прямотой, я не люблю ходить вокруг да около, наводить тень на плетень. Для меня моя вера священна так же, как и моя семья. Докажите мне, что вы еврей, и тогда я позволю вам жениться на моей дочери.

– Но как? Я не понимаю вас! Как же я могу это доказать?

Лицо Ференца раскраснелось, и было видно, что он теряет самообладание.

У матери и сестер промелькнула в голове одна и та же мысль, потому что, услышав предложение отца, они раскрыли глаза от изумления. Эмма даже вскочила со стула. Она не знала, то ли кричать от ярости, то ли смеяться, она тоже не могла больше держать себя в руках. Фрида была растеряна. Не может же отец принудить Ференца выполнить подобную просьбу!

– Даже если вы обрезаны, это еще ни о чем не говорит, – продолжал глава семьи, словно прочитав мысли окружающих. – Многие христиане тоже делают обрезание. Я прошу у вас документ из раввината города Будапешта, подтверждающий, что вы истинный иудей! Только и всего! Представьте мне такую бумагу – и получите мою дочь! Нет бумаги –