Время любить - Лиз Бехмоарас

Фрида не решалась поднять взгляд на молодого человека, которому пришлось терпеть такое унижение за свою любовь. Она только слушала его.

– Хорошо, эфенди. Пусть это и очень трудно сделать во время войны, но я попытаюсь достать для вас этот документ.

Броня с Эммой плакали. У Фриды тоже слезы навернулись на глаза. Ференц встал, он был невероятно бледен и яростно кусал губы.

– Не смею вас больше беспокоить. С вашего позволения, – произнес он и, поклонившись присутствующим, направился к выходу, Эмма пошла за ним. Остальные остались на своих местах. Затем заплаканная Эмма с растекшейся по щекам тушью вернулась в гостиную и, отказавшись от ужина, ушла к себе. Фрида не нашла в себе сил утешать сестру. Она отправилась с матерью в кухню, чтобы помочь ей. Броня разогревала ужин, бормоча под нос:

– Какое упрямство! Какое же упрямство! Разве можно быть таким упрямым! Твой отец превратился в настоящего восточного тирана! Скоро, вот увидишь, запрет нас втроем в гареме.

Тирания восточных мужчин и их повсеместное стремление запереть любую женщину в гареме были у Брони притчей во языцех. Фрида промолчала. Взяв в руки поднос с тарелками и стаканами, она вышла в столовую и принялась накрывать на стол.

За ужином никто ни слова не произнес об Эмме и Ференце. Разговор вообще не клеился. Напряжение висело в воздухе, его почувствовал даже Валентино и предпочел на всякий случай исчезнуть.

Чтобы разрядить тяжелое молчание, включили радио. Уверенный мужской голос зачитывал постановление о военном положении, объявленное неделю назад в шести провинциях, включая Стамбул.

– Храни нас Господь! Дела все хуже и хуже… – глубоко вздохнула Броня и повернулась к Фриде. – А если введут комендантский час? Как тогда ты будешь ездить на учебу?

– Многие студенты живут далеко от семьи. Буду жить как все, ведь сейчас война, время воевать…

– Верно, доченька, так и надо – что все делают, то и ты делай! Однако умоляю тебя: не ходи без надобности одна по улицам. Как вышла из университета, сразу в пансион!

Стояла ночь. Фрида, Эмма и их возлюбленные бежали по узкой, безлюдной и темной улице, а за ними гнались длиннобородые раввины в черных шляпах и лапсердаках и бормотали молитвы на древнееврейском. В руках у них были ножи, чьи лезвия блестели в темноте. Кажется, это были ножи для обрезания! Дыхание одного из преследователей коснулось затылка Фриды, и от ужаса она проснулась.

Было шесть часов утра, за окном все еще темно.

«Ох, папа-папа! Какие сны мне из-за тебя снятся!» – пробормотала она, а затем улыбнулась, осознав, что ей впервые в жизни приснился сон на турецком.

Она встала, протерла глаза, вышла на лестницу и направилась к умывальнику, скрытому за занавеской в цветочек. Линолеум под босыми ногами был холодным как лед. Из других комнат не доносилось ни звука. Очень хорошо. Ей хотелось ускользнуть из дома, чтобы никто не видел.

Фрида была уверена, что успеет на первый паром. Небо еще только начинало розоветь. Она шагала быстро, но при этом внимательно глядела себе под ноги, чтобы не споткнуться на брусчатке. Когда она свернула за угол, показалась пристань, и Фрида ускорила шаги. Вдалеке, в утренней дымке, белоснежный как чайка корабль стоял у причала. Вскоре раздался свисток контролера. Когда Фрида подошла к пристани в компании еще нескольких ранних пассажиров, небо, покрытое низкими тяжелыми облаками, разрезали яркие молнии, прогремел гром и хлынул дождь. Фрида побежала. «Пусть дождь смоет все беды, все несчастья», – молилась она, ступая на причал. Еще она подумала, что непременно найдет удобный момент и обсудит с Исмаилом трудности, которые сейчас переживает ее семья. Ей было интересно, что об этом думает он.

Декабрь 1940, Беязыт

Садык с самым серьезным видом вещал, что он думает о студентках в целом и о студентках-медичках в частности:

– Ну, во-первых, давайте согласимся, что самые красивые не здесь, а наверху, у юристов. Я изучил вопрос, так что знаю – никакого сравнения. Разница огромная!

Исмаил быстро взглянул на товарища, тот осекся, а Исмаил про себя усмехнулся. Садык может болтать что и сколько вздумается, но ему, Исмаилу, даже в голову не придет сравнить Фриду с кем-то еще. Потому что… Потому что это Фрида. Он заметил ее на анатомии, когда она вошла в морг вместе с однокурсниками. Блестящие каштановые волосы струились по безупречно накрахмаленному белому халату. Немного робкая, но очень искренняя улыбка. Фигурка такая тонкая и изящная, что, если бы не больничный халат, издали ее можно было бы принять за девочку-переростка. Потом он сталкивался с ней еще несколько раз: в саду, у входа в университет, на трамвайной остановке. Она отличалась от других девушек манерой одеваться, разговаривать, и она совсем иначе держалась с юношами. Она чем-то напоминала ему иностранцев – он подолгу разглядывал туристов в «Парк-отеле». Впоследствии он узнал, что, в принципе, она и была иностранкой. Еврейкой. Однако на женщин, живших с ними по соседству в Измире, которые на странном испанском прикрикивали на своих разыгравшихся ребятишек и жарили пирожки-бойос, она тоже не была похожа. У них дома, сказала она ему, говорят не на ладино[29], а на русском и иногда на идише, который похож на немецкий. И по-турецки она говорила очень правильно.

Садык, чтобы исправить свою неловкость, пробормотал: «Я, разумеется, не имею в виду присутствующих», но, почувствовав, что вот-вот увязнет еще больше, слегка покраснел. Однако он был не из тех, кто отступает:

– Даже если среди студенток медицинского факультета и попадется неземная красавица, я отказываюсь воспринимать ее как женщину. Потому что я все время буду видеть ее то за микроскопом, то за разглядыванием анатомических фигур, то – еще хуже – у трупа, в парах карболки, за диссекцией. Нет уж! Девушка, на которой я женюсь, должна быть превосходной домохозяйкой, и только. Все свое время она будет посвящать дому, приготовлению вкусной пищи, воспитанию детей и именно этим помогать мне в жизни. И пусть она будет не очень набожной, но она должна быть крепко привязана к нашей религии, к ценностям нашего народа, к нашим традициям и обычаям, она должна быть настоящей правоверной мусульманкой!

«Привязана к нашей религии… к ценностям нашего народа… Что с ним сегодня такое? – думал Исмаил. – Обычно он не такой бестактный. Должно быть, от усталости».

Но сейчас мысли Исмаила были больше заняты отцом, который уже давно болел, постоянно кашлял, и Исмаил, который дома ночевал от случая к случаю, так и