Не бойся быть собой - Ринат Рифович Валиуллин

я их уже видел: не колышут, не трогают, мертвые.

Вскоре засвистел чайник. Все громче и громче.

– Обиделся, – подумал я про кота и тоже двинулся на кухню.

Если бы там был кто-то кроме него, я бы скорее всего улыбнулся, но некому и незачем. В одиночестве люди честнее и меньше морщатся. Все морщины – от искусственных улыбок. Человек стареет от компромиссов. То, что сегодня некому было сказать «доброе утро», означало только одно: что не придется начинать день с лицемерия. Я выключил чайник, но заваривать не стал, решил подождать Оскара.

Дождь все еще не ушел, выказывая равнодушие ко многому, ко мне в частности. Я достал из холодильника масло, сыр и колбасу. Поковырялся в носу, почесал причинное. Продолжая хрустеть кормом, Том посмотрел на меня понимающе, воспринимая как должное мою раскованность. Животных мы не стесняемся, нет вокруг никого, и нас вроде бы тоже.

Скоро появился Оскар. Высокий, сильный и мокрый. Мы поздоровались и обнялись.

– А хватка уже не та. Стареешь, чувак, – предложил я ему тапочки.

– Сам такой, – стянул он с себя влажный плащ и натянул на вешалку.

– Проходи, можно сразу на кухню. Пить будешь?

– Нет, я же бросил.

– Жалеешь себя. И сигарета, небось, электронная? Фитнес, йога, здоровое питание? Я же говорю, стареешь, – улыбнулся ему, заваривая чай.

– Откуда ты знаешь про йогу?

– Я просто так сказал.

– Да, хожу два раза в неделю. Ты не представляешь, как это заряжает…

Потом он рассказал мне о своей работе, медленно съехал на политику, прошелся по психологии, подчеркнул важную роль эзотерики. Большую часть его мыслей занимали воспоминания. В конце концов, он все свел к тому, что очень хочет написать книгу, только не знает пока, с чего можно начать. В этот момент я подумал, что книги, которые никто не будет читать, можно начинать с чего угодно, и лучше их даже не заканчивать, иначе потом захочется выпустить.

Как бы старательно я его ни слушал, слух мой периодически отключался, понимая, что старому другу нужны были уши, мои уши. И он их получил. С этими мыслями я встал из-за стола, набрал воды в стакан и стал поливать цветок на подоконнике.

– А как ты? – неожиданно вспомнил про меня Оскар.

– Весна, – ответил я на автомате.

Не солнце, не голубое небо, не бегущие на жидких ногах ручьи привлекали перед окном мое внимание. Я не смотрел на улицу, видел только, как, скользя по стеклу на шерстяных лапках, две мухи пытались спариваться.

– Скользко там.

– Да, ужасно скользко, – подтвердил Оскар.

Мухи продолжали фигурное катание на стекле. Своими большими глазами они молча и преданно смотрели друг на друга. Когда занимаешься, говорить о любви нет никакой необходимости. Они занимались.

– Дружная весна в этом году, не то что в прошлом, – отхлебнул из чашки Оскар.

– Разве в прошлом году была весна?

– Несомненно.

– Повезло тебе, а я так и не влюбился ни разу, можно считать, что ее и не было. Снаружи действительно кипела весна, а внутри – будто бы осень. Прогулки по палой листве. Дружба – какое тяжелое занятие. А старая дружба еще хуже старой любви. Ни заняться, ни бросить.

– Как твоя жена? – устав от психологии, решил я переключить тему и поставил на огонь очередной чайник.

– Мы уже разошлись.

– Ты с ума сошел, Оскар! Мария – эта аппетитная булочка… с корицей. Таких женщин не бросают. Да и вообще, женщин нельзя бросать. Ты не знаешь, каково им потом подниматься.

– Да, нельзя, впрочем, они могут себе это позволить.

– Но почему?

– Она не разделяла моих взглядов.

– Чушь. Разногласия между мужчиной и женщиной возникают от того, что одним хочется любить, а другим просто хочется. И где-то после тридцати пяти они меняются ролями. Спать надо было больше с ней. Скучно ей стало с тобой, с правильным?

– В общем, ушла.

– И как ты?

– Тяжко одному.

– Ты ей звонил?

– Когда грустно, все звонят бывшим. Знаешь, как временами накатывает.

– Я знаю, что такое депрессия, когда очень хочется отвести душу, но куда бы ты ее ни отводил, ей все не нравится.

«Даже одинокому человеку необходимо побыть одному. Одному из тех, кого могут любить», – подумал я, закурив и предложив сигарету Оскару.

– Слушай, ты молодой, красивый. Женщин, что ли, мало. Найди другую!

– Да кому я нужен. Лысый к тому же.

– И что из этого?

– Маша меня так называла, – посмотрела на меня ребенком лысая гора.

– Она нашла твою болевую точку. Вот что тебя смущает, а я не могу понять. Ну и что, что лысый. Подумаешь. Все когда-нибудь лысеют, – почесал я свою шевелюру.

– Легко тебе говорить.

– Ладно, я возьмусь за твое воспитание. Есть у меня в отделе одна цыпочка, зовут ее Вероника, она тоже йогой занимается. У нее, конечно, есть свои тараканы. По-моему, она пишет стихи. Любишь стихи?

– Нет.

– Ладно, это не важно.

– А что важно?

– Важно, чтобы ты не боялся быть собой. Вспомни хотя бы лицо Брюса Уиллиса. – Помнишь этот уверенный взгляд, я бы сказал, даже наглый! Лысая голова – его главный козырь. Представляю, как он смеялся бы над твоими проблемами.

Он махнул головой и достал свою электронную сигарету.

– Бывает, – увидел я его повлажневшие глаза. – Только не надо из этого устраивать драму. Соберись!

– Я пытаюсь, но как? Очень трудно собрать человека из того, что она оставила.

– Женщину тебе надо, хорошую теплую женщину, она тебя вылечит. Короче, у меня скоро, в следующую субботу, д. р., надеюсь, ты не забыл. Я все устрою.

– Ради бога, не надо меня лечить, у тебя не хватит лекарства! Ладно, извини, Макс, загрузил я тебя с утра пораньше, мне уже пора на йогу, – положил он в карман рубашки свою сигарету, допил остатки чая и встал.

– Я не понял. Ну, ты придешь?

– Ну, конечно, приду.

– Хорошо. Узнаю прежнего оскароносного друга.

Я с радостью оторвал задницу от подоконника, выключил плиту и пошел его провожать, размышляя о том, что надо будет не забыть пригласить на д. р. Веронику.

* * *

– Выспалась?

– Еще как. Обожаю субботу. Я влюбилась в этот день еще с детства, потому что в этот день всё можно было задвинуть до воскресенья. В окно заливался свет, никто не собирался вставать, налицо были все признаки субботы.

– А что с понедельником?

– С понедельником у меня были особые отношения: он меня недолюбливал, я его тоже. Он приходил и начинал мне напоминать о работе. Мне было что ответить: ему не нравилось, когда я сравнивала его со вторником или, того хуже, с