Ветер разлуки - Соня Мармен

Александер озадаченно воззрился на старшего товарища.

– Но я ничего особенного там не сделал, – пробормотал он, краснея.

– Это неправда. Ты сделал намного больше, чем думаешь. Ты бросил вызов своим страхам – этим чудовищам, которые пожирали тебя изнутри. Так же, как Кухулин, ты бросился на помощь своим богам – своему отцу, клану, родине. Согласен, результат получился не тот, на который ты рассчитывал. Но к намеченной цели можно идти разными путями, и однажды ты найдешь свой. Не забывай только, что все мы люди, а значит, несовершенны. И не всесильны. Каждый из нас должен научиться извлекать как можно больше пользы из своих достоинств и недостатков. Тебе, Александер, тоже придется принять свои слабости. Для кельтов это было в порядке вещей. Настоящими недостатками они считали трусость, безволие и плохие поступки. Но в этом тебя невозможно обвинить, мой мальчик.

– Но я нарушил… Из-за меня отец…

– И у Кухулина были слабости. Он был, как и мы, человеком… Сказал ведь великий Сенека: «Errare humanum est»[27]. Воинственная ярость заставляла его совершать поступки, за которые ему потом дорого приходилось платить. Ты же помнишь, что однажды в кровавой схватке он убил своего сына Конлайха, приняв его за врага? А убийство Фердиада, друга детства, с которым они вместе учились владеть оружием? Язвительные речи королевы Медб, с которой они были врагами, заставили его сразиться с Фердиадом (тот в это время служил Медб) и, к своему горю, убить его. Люди же, несмотря ни на что, превозносили Кухулина до небес. Нельзя сворачивать с пути добра, Аласдар, только, к несчастью, он часто бывает извилистым и тернистым. Кухулин был хранителем своего народа – почетный удел, и он по мере сил старался быть достойным его. Мой мальчик, скоро ты отсюда выйдешь и вернешься домой, к родне. Они все поймут и простят проступок, который ты сам себе простить не можешь!

Его проступок? Но который? То, что он ослушался приказа на поле битвы? Или тот, что не дает ему спать спокойно на протяжении вот уже трех лет? И Джон все знает… наверняка знает его ужасную тайну! Иначе зачем бы ему делать то, что он сделал там, на Драммоси-Мур? А теперь наверняка он всем рассказал… Родные не захотят его, Аласдара, видеть. Они от него отрекутся. Дважды он не подчинился отцу, дважды по его вине погибли родные люди… А может, все повторилось и в третий раз, на Драммоси-Мур?

– Джон, мой брат, никогда меня не простит, – едва слышно пробормотал Александер, устремив взгляд на крошечный клочок неба, который было видно в окно. – Остальные – тоже, когда узнают, что я нарушил приказ отца. Братья пытались меня удержать, чтобы я не лез в бой, но я никого не послушал. И Джон… Джон в меня выстрелил!

Старик молча смотрел на него. Александер никогда не рассказывал ему, что произошло в тот ужасный день, но О’Ши знал, что воспоминания о нем терзают мальчика. Он не раз замечал, как меркнет взгляд лучистых глаз его юного друга. По ночам Александеру снились плохие сны, и он просыпался дрожащий и испуганный. Однако О’Ши этому не удивлялся: битва на Драммоси-Мур стала для четырнадцатилетнего юноши огромным испытанием, изменила его мировосприятие.

Он и сам предпочел бы не видеть во сне изрубленные, расчлененные, плавающие в крови человеческие тела, не слышать стонов и призывов тяжелораненых бойцов. Лучше бы он тоже умер в тот день… Но Господь распорядился иначе. И только наткнувшись на Александера, лежавшего среди умирающих на усыпанной инеем болотистой равнине, О’Ши понял почему. Душа у мальчика была чистая, ее стоило спасти, и эту обязанность Провидение возложило на него.

Невзирая на окружающую их грязь, рана Александера заживала хорошо. Лечение, которое мальчик получил в те несколько недель, которые прошли после сражения, сделали свое дело. Ему очень повезло: О’Ши отлично разбирался в травах, и это позволило мальчику избежать ужасных страданий, которые сейчас терпел его пожилой наставник. «Счастье, – думал О’Ши, – что дни мои сочтены. Жить мне осталось несколько дней, не больше». И пускай нового 1746 года ему не дано было увидеть, свою миссию он исполнил.

* * *

Холод пробирал до костей. Заключенные сбились в кучу, пытаясь хоть как-то согреться в зловонной тесноте тюремной камеры. Смрад здесь стоял невероятный, однако он перестал раздражать Александера – мальчик к нему попросту привык. Стоны и крики, лязг цепей, скрежет ключей в замочной скважине – все эти звуки давно стали обыденными. Они, словно заунывный напев, сопровождали его от рассвета до заката.

Однако в этот вечер атмосфера в камере была иной – голоса звучали веселее обычного, временами раздавался смех. «Они празднуют день рождения принца, мой мальчик, – объяснил О’Ши. – Сейчас у нас декабрь, значит, скоро будет Nollaig[28], а следом за ним наступит Hogmanay[29]– последний день Bliadhna Thearlaich[30]».

Свистящее дыхание пожилого священника порождало облачка белого пара, инеем оседавшего у него на усах и бороде. У старика был сильный жар, крупная дрожь сотрясала его исхудавшее тело, источавшее сильный запах гниения. Вот уже три дня О’Ши отказывался от пищи и заставлял мальчика съедать свою порцию. «Тебе понадобятся силы, Александер Ду…» Он так ослабел, что даже не мог рассказывать. Александер знал, что очень скоро смерть придет за его другом. На сердце у мальчика было тяжело, особенно от осознания того, что он ничем не может помочь старику.

Луч дневного света проникал сквозь дыру в толстой каменной стене, служившую окошком, и падал на гору смрадной плоти, которая высилась посреди помещения. Как обычно, возле трупов копошились крысы. Кто-то из мужчин нашел в себе силы встать и отшвырнуть грызуна ногой. Эти маленькие твари настолько обнаглели, что временами стали вонзать свои зубы в еще теплую живую плоть. В таких условиях крысиный укус мог привести к смерти. Хотя, если подумать, то же самое можно было сказать и о наполнявшем камеру воздухе…

Все четыре месяца, которые Александер со священником провели в тюрьме, за трупами приходили только после того, как их накапливалось не меньше дюжины. Иногда на это уходило несколько дней. Потом в камеру приводили новых узников, кто-то умирал, и цикл повторялся заново. Публичные казни через повешение происходили все реже – люди не получали от зрелища прежнего удовольствия. Казалось, о пленниках, томящихся в темноте холодных камер, которые посещала только смерть, попросту забыли. Хотя временами кого-то забирали, чтобы перевести в другую тюрьму или переправить на корабль, отбывавший в южные колонии. В этих случаях мужчин и женщин ждал рабский труд на плантациях.

Условия существования были ужасные, однако у Александера душа страдала сильнее, чем тело. Невзирая на полученные от О’Ши уроки морали, он пришел к выводу, что за свою недолгую жизнь не сделал ничего, о чем бард мог бы сложить песню. Он не исполнил данного бабке обещания спасти свой род. Ввязавшись в бой, чтобы заслужить себе и своему клану славу, он навлек позор и смерть на своих родичей… на отца… Братья никогда не простят ему этого, он прочел это в глазах Джона. Отныне долина Гленко для него закрыта. Может, было бы лучше, если бы и его тоже продали в рабство в колонии?