Революция - Александр Михайлович Бруссуев

слыхал, — ответил Тойво, почему-то начиная пренебрегать своим желанием обидеться и уйти, громко хлопнув дверью.

— Редактором в этой газете один мой очень хороший знакомый, Отто Куусинен. К нему-то и надо сходить представиться.

— Зачем это? — не совсем понял Антикайнен. — Это в другом районе, в Силта-Саари, за каким интересом мне бежать туда знакомство заводить?

— Ну, конечно, твоя воля: не хочешь — не ходи, — пожал плечами собеседник. — Он работника ищет, вот я тебя и порекомендовал. Там и зарплата в два раза больше, да и сама газета солидная. Тебе — повышение, так сказать.

Получать в неделю двадцать пенни вместо десяти, конечно, обнадеживало. Однако вполне возможно, что и напрягаться придется в два раза больше. Тогда времени на учебу останется мало. А Тойво хотелось выучиться, чтобы сделаться респектабельным.

— Ладно, — сказал он. — Схожу представиться. Но ничего не обещаю.

— Иди-иди, — заулыбался редактор. — На месте сориентируешься.

В Силта-Саари никого застать на месте не удалось, разве что девицу с накрашенными в яркий алый цвет губами. Хотя она и смотрела на Антикайнена, как на вошь обыкновенную, но не отказала в любезности выслушать, что же, собственно говоря, тому надо у них в редакции. Когда же тот упомянул, что пришел от «Своей земли», она сменила свою точку зрения: теперь она смотрела на него, как на вошь необыкновенную.

— Завтра в шесть часов вечера я запишу тебя на встречу с Отто, — проговорила она и нацарапала на листке в тетради химическим карандашом слово «18:00».

— И все? — не дождавшись появления в тетради каких-нибудь иных фраз или букв, спросил Тойво.

— А что ты хочешь, пацан? Чтобы я тебя еще поцеловала? — фыркнула девица и зачем-то достала маленькое зеркальце.

— Ага, — кивнул головой Антикайнен, представив какой сочный отпечаток у него должен остаться от прикосновения таких красных губ.

— Вот еще! — фыркнула девица и посмотрела в свое зеркальце. Сначала она посмотрела на свое отражение, потом на отражение Тойво. — Ну, что еще?

— Марку дай, пожалуйста! — настроение у него сделалось радостным и игривым. — Пойду с горя напьюсь пьяным.

— Что за горе? — девица убрала зеркальце в сумочку.

— Да ты меня совсем не любишь!

— Подрастешь еще на десять лет — может, и полюблю. Но марку все равно не дам. Детям пьянство противопоказано.

Тойво повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Он чувствовал себя необыкновенно: его записали на прием, с ним разговаривала расписная красавица, завтра у него будет новая работа.

Редактором «Рабочего» оказался щуплый человек с редкими, зачесанными на косой пробор, волосами. Едва ли он был старше своего коллеги из «Oma Maa», вот только выглядел ужасно умным. Может быть, потому что время от времени одевал на глаза круглые очки в тонкой металлической оправе, а, может, потому что был настоящим действующим магистром философии университета.

— Отто Куусинен, — представился он, когда в означенный час Тойво предстал в редакции.

— Тойво Антикайнен, — ответил тот и с робостью пожал протянутую руку. К подобному уважительному подходу он был не готов — не было такой привычки.

— В общем, дело нехитрое: разнести экземпляры в мастерские, да и пару десятков на улице продать, — объяснил Отто. — Рабочим отдать раз в неделю, на продажу же — каждый день.

«Тепличные условия», — подумал Тойво.

Газета ему понравилась. Вместе со всякой идеологической чепухой в ней можно было прочесть самые разнообразные сведения, в том числе касающиеся финской, карельской и иных историй. Вероятно, философ Куусинен был увлечен народным самосознанием.

Однажды Тойво спросил у редактора, почему некоторый народ, беря в руки их газету, достаточно критично относится к размышлениям о былой жизни. Не просто не верит, а возмущается.

— Так тут можно различить две читательские аудитории, — снял очки Куусинен, сидя за своим редакторским столом. — Первая — это та, которой интересно познавать для себя что-то такое, о чем раньше, вроде бы, даже и не догадывались. И вторая — те, что считают себя самыми умными. В их понятии все наши предки были глупее, чем они сами. Они не любят думать, они любят подчиняться любой лжи, домыслам и всякой чепухе, лишь бы та соответствовала их взглядам.

— То есть, правда не нужна? — удивился Тойво.

— Так кто же знает эту правду? — вопросом на вопрос ответил редактор.

— Я думаю, что правда — это то, что происходило на самом деле, какое бы действо не было, — сказал Антикайнен.

Куусинен внимательно посмотрел на стоящего перед ним парня и заметил:

— Многих раздражают жизненные обстоятельства, какие когда-то имели место. Легче считать их не происходившими вовсе. Тогда получается ложь. В правде же, в правдивых словах, есть что-то иное.

— Вы в этом уверены? — подумав, поинтересовался Тойво.

— Нет (на самом деле это слова Патрика Свэйзи из его самого последнего фильма «Зверь»).

В мастерских Силта-Саари, как считалось, было достаточно сильно движение рабочих, обозначенных в надзорных жандармских и полицейских органах, как левое социал-демократическое. Некоторые «активисты», правда, даже и не знали, что они таковыми являются. Однако в газету «Рабочий» денежные отчисления шли исправно. Мастеровые люди любили читать о знакомых им людях, таких же, как и они сами, о незнакомых людях, которые на поверку оказывались такими же, как и они сами. Лишь совсем небольшое количество народа знакомилось на страницах издания с размышлениями Куусинена об Истории, как таковой.

Обеспечивал прессой Тойво и фабричных рабочих, которые тоже были социал-демократами, но уже правыми. Их взгляды нисколько не отличались от взглядов левых. Такой же мизер из них внимательно читал исследования редактора, размещенные в подвале на последней странице.

В Сернесе, где объединенный мастеровой дух был пожиже, «Рабочего» тоже ждали и раскупали с нетерпением. Взгляды здесь склонялись к анархическим.

В общем, революционерами были все. Тойво это очень удивляло.

Его самого в распространяемой газете больше всего привлекала, как раз История. Он впервые узнал о Вяйнямейнене, о рыцарских орденах, о готах и ливонской войне. И как раз именно в этих заметках Куусинена было что-то иное.

Но народ предпочитал знать, кто сделался министром, кто плясал на балу, и сколько фунтов осетрины было доставлено к столу. Антикайнену невольно приходилось быть в курсе этих событий, чтобы кратко информировать очередного покупателя, что же, собственно говоря, интересно в новом выпуске. Однако сухо излагать факты было скучно, поэтому он придумывал некоторые неожиданные сюжетные линии.

Например, к волнительному сообщению, что «Сухово-Кобылин признан не душегубом», добавлял: «Суд пришел к такому выводу после того, как драматург сбрил свою синюю бороду». А к заголовку «Конста Линдквист в парламенте выступил против сотрудничества с Германией» добавлял: «Тем более что Германия никакого сотрудничества не предлагала».

Известный в узких