Революция - Александр Михайлович Бруссуев

революций. Да и к государственным устоям он относился пренебрежительно.

— Мой юный друг, — говорил он Тойво. — Никогда не доверяй государству. Довелось мне быть на выступлении одного картавого русского из Швейцарии. Зовут его Вова Ульянов. Очень мутный человечек, однако, только он единственный в мире обозначил, что же такое «государство», как таковое. Он сказал, что оно — это всего лишь машина, поддерживающая власть одного класса над другим.

— Почему — машина? — удивлялся Тойво. — А как же люди: министры всякие, генералы и царь, либо президент? Да и пролетариат?

— Ах, ну да, конечно — пролетариат, — улыбался Куусинен. — В иные времена его называли «плебеями», либо «слэйвинами». Так вот: люди, упомянутые тобой, как «министры» и прочие капиталисты, включая царя-батюшку, всего лишь винтики в этом устройстве. Прочие же, бесчисленные трудяги, лавочники и фермеры с батраками, всего лишь опоры, оси, шестеренки и подставки в этой машине. Чем сильнее винтики закручивают, тем тяжелее приходится опорам и шестерням. И, следует заметить, что винтики редко не выдерживают натяга — уж больно резьба на них качественная, а вот прочие детальки, на которые приходится давление, зачастую разлетаются, не выдержав. Их, конечно же, тут же меняют другими — недостатка в них нет.

— Ну, так, если есть машина, то должен быть и тот, кто ее создал? — подумав несколько секунд, вопрошал Тойво.

— Браво! — зааплодировал Отто. — Браво, юноша! Господь создал человека, пинком под зад отправил его из рая быть свободным, а машину из человеков сделал кто-то иной.

— Дьявол? — Антикайнен даже слегка испугался.

— Ну, не стоит быть столь категоричным в именах, — вздохнул Куусинен. — В наше время все поставлено с ног на голову. Помни, что церковь — это всего лишь институт того же самого государства, не более того. К Вере она имеет только касательное отношение. К Правде — никакого.

— Так как тогда? — Тойво полностью растерялся.

— Ну, ты, сдается мне, в своей общине «Совершенство» в социал-демократах числишься? От этого, увы, никуда не деться — таково веление времени. Но мой тебе совет: не увлекайся идеей — ее, как правило, продвигают негодяи, а осуществляют — дураки. Будь самим собой. Предательство близких тебе людей — это тягчайший грех, предательство чужой идеи — вовсе не предательство.

Антикайнен, доселе стоявший перед столом, за которым восседал редактор «Рабочего», присел на корточки и потер ладонью кулак правой руки. Сердце его колотилось так сильно, что он слышал его удары у себя в ушах.

— Если революционными идеями занимаются такие люди, как этот агитатор Александр Степанов, то мне не хочется в революцию, — наконец, сказал он.

— Правильно, — вздохнул Отто. — Но без этого не выжить. Грядут тяжелые времена и большие перемены. Не в монархисты же тебе подаваться!

Нет, ни к монархистам, ни к анархистам, ни к прочим течениям переполитизированной Российской империи Тойво примыкать не хотел. Но его рабочее происхождение априори закрепило за ним политическое убеждение: социал — будь он не ладен — демократ.

Так было записано в ведомостях царской охранки.

6. Начало поиска

Тойво по рекомендации отца поступил учеником в мастерскую шорников. Нельзя сказать, что к этой стезе его тянуло все детство, по большому счету он и не догадывался об этих шорниках. Но специалисты в этой области ценились и получали весьма неплохое жалованье в сравнении с обойщиками.

Шорники обеспечивали лошадей уздечками, упряжью и седлами. Доподлинно неизвестно, радуются ли лошади искусству шорников, но пока сильна кавалерия — сильны и шорники. Тойво пришлось завязать не только со школой, но и с газетным бизнесом. Рабочий день длился по 12 часов, и лишь в субботу — десять, так что особо с газетами не разбегаешься.

Куусинен с пониманием отнесся к тому, что Антикайнену пришлось взять расчет, но терять контакт со смышленым подростком не собирался.

— Ремесло — это, конечно, круто, — сказал он на прощанье. — Но думаю, что тебе нужно выбирать другое будущее.

— Будущее без денег моментально делается настоящим: голодным и холодным, — пожал плечами Тойво.

— Я тебе в этом деле помогу, — пообещал Отто и пожал ему руку. — Только, боюсь, для этого потребуется укрепить связь с революцией.

В тревожной предвоенной Европе народы ждали беды, а «в Финляндии все шире разворачивалась борьба за независимость: буржуазия связывала свои надежды с Германией, социал-демократы мечтали о построении пролетарского государства». Так говорил пламенный агитатор Александр Степанов, обзаведшийся к тому времени уже отдельным домом, горничной и золотыми часами на цепочке. Волос у него стало чуть поменьше, пузо выросло чуть побольше. Он выступал перед профсоюзами и перед рабочими кружками, перед депутатами сейма, перед народными хуралами, да где только он не выступал. Полицаи здоровались с ним поднятием фуражки, мелкие и средние буржуи лезли целоваться, а пролетарии издалека лицезрели и умилялись: какой отважный человек, не боится резать правду! Вероятно, потому что он резал правду, причем, преимущественно на кусочки, революционная карьера его задалась.

Куратор «Совершенства» Тертту очень уважал Степанова, полагая, что именно таким и должен быть настоящий революционер: богатым, свободным от любой рабочей зависимости, входящим в высокие общества. Тойво его взгляды совершенно не разделял, поэтому потребовал расчет.

— Общество взяло у меня в долг, в то время как я в долг занял пост председателя, — сказал он Тертту. — Я долг председателя, то есть, его пост, возвращаю, прошу и вас вернуть мне долг.

Антикайнен сделал предъяву, а именно: достал из кармана написанные рукой зиц-председателя расписки в получение денег и ту, где эти деньги изымались в фонд революции. А также он положил сверху расписку о том, что он занимает выборную должность председателя местного отделения по взаимной договоренности.

— Время долги возвращать, — сказал Тойво и подмигнул Тертту.

Тот в ответ подмигивать не торопился, обзывая про себя зиц-председателя «похотливой сукой», «стяжателем» и «крахобором». Но документы налицо, на них надо как-то реагировать.

И куратор отреагировал: он достал из сейфа свой бутафорский револьвер и положил сверху мятых бумажек.

— Полагаю: вопрос решен? — спросил он, намекая на свое вооруженное преимущество.

Тертту был на полголовы выше парня и сильнее, потому что, как к этому делу не подходи, а возрастом он был старше.

— Нет, пока не решен, — ответил Тойво и, удивляясь самому себе, ударил куратора кулаком по уху.

— Ах, — сказал Тертту, схватился за ушибленное место, но тотчас же совладал с собой и врезал Антикайнену, угодив тому в лоб.

Тойво отшатнулся, несколько звездочек вылетели из его глаз, покрутились вокруг головы и потухли. Он схватил громоздкую вазу без цветов, в которую обычно наливали воду для питья, тотчас же облился с головы до