Уроки любви - Полина Поплавская

* * *

Утомленная перелетом, Джанет ожидала увидеть и мать не менее уставшей от ожидания и свалившихся на нее бессонных ночей в больнице. Но к ее радости, удивлению и гордости навстречу ей порывисто шагнула такая победная в своем совершенстве женщина, что Джанет даже взвизгнула от восторга.

– Мама! – И повисла у нее на шее, если так можно сказать о девушке, которая почти на голову выше.

Пат усмехнулась, но, не любившая телесных нежностей между женщинами, кем бы они друг другу ни приходились, легонько отстранила дочь.

– И все тот же саквояж, и все тот же костюм, – вздохнула она. – Когда же ты повзрослеешь? Ну, пошли.

И пока они шли долгими этажами до парковки, девушка с изумлением видела, что проходящие мужчины смотрят не на нее, Джанет, с ее фигуркой-тростинкой и развевающимися за спиной как плащ волосами, а только на Пат, в сине-стальном платье-плаще» с безукоризненным разворотом плеч и округлыми коленями, то и дело откидывающими тонкую ткань. А какой-то негр и вовсе причмокнул широкими губами, сделав почти неприличный жест. Джанет вспыхнула.

– Я привыкла, – улыбнулась в ответ Пат. – Посмотри лучше, какое у меня теперь чудо.

Они остановились перед сверкающим «порше-квазетта» последней модели, отливавшим благородным портвейном, переспелой сливой и сеттером старых ирландских кровей.

– Садись, все разговоры по дороге.

Едва выбравшись на шоссе после хитросплетений подземных, на много этажей, стоянок, Пат сразу же разогнала машину.

– Боюсь, что после такой езды я буду уже не в силах помочь никому, – чуть напряженно рассмеялась Джанет, даже не представлявшая, что можно ездить на такой скорости, причем одновременно куря и записывая что-то в блокноте.

– Увы, мою машину знает в Джерси каждый полицейский, и ей-Богу, просто начнет сомневаться, в своем ли он уме, если я поеду медленней. А имидж, девочка, дело тонкое. Твой, кстати, не могу сказать, чтоб мне нравился, – слишком много внутренней несобранности, слишком много мечтаний. Пустых мечтаний, я имею в виду. А что касается скорости, то за двадцать лет у меня не было ни царапины. Авария на дороге – это не для меня, это взял себе… Но дело не в этом. – Пат глубоко вздохнула и закурила новую сигарету. – С Жаклин совсем плохо. Малыш гнил в ней почти неделю, представляешь? А они со Стивом до последнего отказывались от кесарева, ей так хотелось родить самой. – В лице Пат промелькнуло что-то холодное. – В результате очаги заражения везде.

– А Ферг?

– Вот им ты и займешься. Стив не вылезает из клиники. Дай Бог, если все обойдется, а если нет… Когда-то папа спас нас с тобой, теперь – наша очередь.

– Он нас спас? Когда? – Джанет резко повернулась к матери. Опять, опять какие-то тайны!

– Успокойся, я просто хотела сказать, что тоже тяжело рожала, – хладнокровно солгала Пат, за долгие годы жизни вдали от дочери отвыкшая особо скрывать тайну ее рождения. – Ты единственная девочка у него, и ради тебя… Словом, ты должна быть с ним, и как можно больше.

На Боу-Хилл все было по-прежнему: во флигеле полно народу, из зала слышны громкие разговоры, – по Джанет не успела даже спуститься в свой любимый патио и рассмотреть подросшего брата, как мать, заставив переодеться, повезла ее в клинику. И по дороге Джанет стало страшно.

– Я боюсь, мама, – тихо проговорила она. – Ведь надо будет что-то говорить… Жаклин в сознании?

– К сожалению, да. Но главное – папа.

В больничном коридоре, где было много света, но, как показалось Джанет, совершенно нечем дышать, Пат быстро задала несколько вопросов встретившемуся им высокому мужчине в зеленоватом халате, потом взглянула на часы и, потрепав дочь по щеке, подтолкнула ее в спину.

– Иди. Я сменю тебя утром, – и Джанет услышала удаляющийся цокот ее каблуков.

Какое-то время она стояла перед полуприкрытой дверью, надеясь услышать хоть какие-нибудь живые звуки, но слышала только ровное гуденье каких-то аппаратов и непонятные шорохи. Она осторожно приоткрыла дверь пошире.

Стив сидел, тяжело склонившись над низкой кроватью, переплетенной всевозможными проводами и трубками. Джанет была видна только часть его серого лица и затылок с уже совсем седыми волосами. «Папа стал похож на Хемингуэя», – промелькнуло у нее в голове, и, вытащив из кармана кольцо Руфи, которое теперь она носила с собой всюду как талисман, девушка с каким-то суеверным чувством надела его на средний палец, а потом, стараясь не дышать, подошла и обняла Стива сзади.

И предчувствием настоящего горя сжало ее сердце, когда в ответ он не вздрогнул и не обернулся, не поднял головы, как обычно делают врасплох застигнутые люди, а только сжал ее руку между плечом и щекой.

– Папа. – Джанет опустилась на пол, обняв руками его колени, пытаясь не смотреть на постель, где лежало что-то белое с синими отекшими губами.

Рука отца ласково, но, как показалось Джанет, совершенно механически гладила ее рассыпавшиеся кудри.

– Она так хотела родить еще одного сына… – Голос Стива шелестел, как сухие мертвые листья поздней осенью в канзасских степях. – Но он был безжалостен, он забрал у нее все… Она мучилась два дня, целых два дня, когда нет сил даже кричать… И этот страшный сладкий запах разложения. Знаешь ли ты историю Рахили? – неожиданно спросил он.

– Любимой жены Иосифа?

– Да. С Жаклин было еще страшнее.

Но Джанет, весьма относительно разбиравшаяся в Библии, только сильней прижалась лицом к зеленому хирургическому халату, покрывавшему отцовские колени.

– Все еще будет хорошо, папа. И… ведь у тебя есть мы… я и Ферг. И Милош. Ведь Милош у тебя самый прекрасный сын, папа!

Но Стив молчал. Как объяснить сейчас этой малышке, что ребенок не от любимой женщины никогда не займет того места в сердце мужчины, которое, может быть, совсем незаслуженно занимает дитя возлюбленной? Что талантливый диковатый Милош, рожденный от бедной сербской девочки, чьи черты уже напрочь стерлись из его памяти, Милош, выросший и возмужавший без него, не может и сравниться с лукавым, маслиноглазым Фергом, как две капли воды похожим на Жаклин… Он даже не может сравниться с тем, нерожденным. Стив в последние недели так любил, трогая огромный живот жены, ощущать, как требовательно и сердито ворочался этот крупный, очень тяжелый мальчик… А Милош… Что ж Милош? Стив был рад общению с ним, ибо видел в сыне много настоящего, мужского… Чувствуя свою вину, он старался дать юноше недоданное. Какое счастье, что им занимается Руфь! Руфь. И при этом имени у него, сидящего сейчас над постелью любимой истерзанной жены, кровь быстрее застучала в висках… Чтобы отогнать наваждение, он поднял полуприкрытые веки, и перед его глазами на тонком пальце дочери тусклым блеском сверкнуло кольцо Руфи! Стив снова закрыл глаза и снова открыл. Кольцо, которое он любил губами снимать с обжигающих сухих пальцев, не исчезло. Оно все так же отливало своим неярким благородным серебром на среднем пальце его девочки.