Уроки любви - Полина Поплавская

* * *

«16 декабря 74. Вельзен.

По утрам дышать невозможно, потому что воздух тяжел и влажен, как подступы к твоему лону, и я открываю окна настежь, чтобы задохнуться в нем…»

Что за бред! Это, наверное, какая-то цитата! Кровь гулко застучала в мозгу крошечными молоточками, и Джанет, не давая себе ни о чем задуматься, выхватила из письма новые строчки.

«…Ах, милая Рита, милая Рита, она связывала людей, как никто и ничто иное в мирные времена нашего убогого столетия. Тебе трудно поверить, но я сам слышал, как на всю страну, из мощных радиотранзисторов и из портативных „хай-фай“, доносилась эта мелодия. На короткий момент наше непоправимо фрагментарное западное сознание сплотилось, по крайней мере хотя бы в умах молодежи. Но ты не сможешь понять это, как понял я, ибо, несмотря на чистоту, твое сознание столь же обрывочно. О, если бы ты вошла в поток!»

Листок дрожал в пальцах Джанет. Какая милая Рита и какой поток? О чем вообще речь в этом сумбурном письме, от которого на девушку пахнуло не только старыми забытыми спорами, но и терпкой тоской сильного чувства. Несомненно этот человек любил ее мать, но любил не просто и не светло. Джанет быстро опустила глаза вниз, туда, где должна была стоять подпись.

«Сохрани Бог тебя и твое лоно: ребенок есть великое счастье, но и – смертное ощущение, что твой путь на этой земле окончен. Хай. Мэт».

Девушка лихорадочно перебрала всех знакомых – никого с таким именем она не знала. А фамилия этого таинственного человека? Она схватила первый попавшийся конверт, затем второй… Увы, обратного адреса нигде не было. И уже не задумываясь о приличиях, Джанет вынула лист из второго конверта.

«…я не писал тебе пару дней или чуть больше – публика за свои восемьдесят гульденов хочет слишком многого. Но проваливаясь в то, что едва ли можно назвать сном, я тяжело и упорно брежу тобой – той, какую оставил утром, с багровой от моих поцелуев грудью, с белым животом, уже возвышавшимся над тобою, – той, от которой я не мог уехать не попрощавшись… И ты вздрогнула, почувствовав меня в себе, и чуть сдвинула круглые колени…»

По спине Джанет покатилась струйка холодного пота, а руки, наоборот, стали липко-горячими. Этот Мэт спал с мамой, когда она была беременна! А папа!? Мысль об отце была во всей этой фантастической истории самой болезненной и ужасной. Папу, ее чудесного, самого лучшего на свете папу обманывали так цинично, так жестоко! Теряя голову, Джанет ощутила, что сердце ее заливает глухая ненависть к матери – даже больше, чем к этому несчастному Мэту. А что он был несчастный, это Джанет почувствовала с самого начала: слишком надрывными, слишком убегающими от самих себя были эти прочитанные ею строки. О, зачем, зачем она открыла эти письма!? Как теперь жить, с такой тайной и такими чувствами!? Девушка поднялась с пола и включила свет, чтобы хоть как-то развеять окружившую ее черную пелену. Но свет лишь резал глаза и еще отчетливей обнажал растоптанную веру в гармонию и справедливость мира!

Какое-то время Джанет просидела, закрыв лицо ладонями и до боли кусая губы. Нет! Нет! – отчаянно билось в ее мозгу. Этого не может быть! Ведь ради нее папа бросил мать Милоша, и она умерла! Конечно, именно поэтому она умерла, как это раньше не приходило ей в голову! И теперь понятно, почему папа так хотел других детей от Жаклин – ведь она, Джанет, была, наверное, осквернена для него этой связью… Хрупкие плечи девушки задрожали в беззвучном рыданьи. И после этого отец остался с ней и простил! Джанет чувствовала, что ее душа просто разрывается от пронзительной любви к Стиву. А этот подонок? Неужели он так до сих пор и живет где-то, и ничуть не раскаивается, и не знает, что сейчас она сидит ночью одна в пустом доме, и жизнь ее испорчена, испоганена – из-за него!

Когда Джанет оторвала затекшие руки от заплаканного лица, то увидела, что за окнами жемчужной серой мутью уже занимается рассвет. «Мне надо уехать, я уеду прямо сейчас… Я не могу видеть никого из них», – шептала она, снова собирая письма, которые теперь жгли ей пальцы, вызывая чувство ужасной брезгливости. Последний конверт был датирован двадцать вторым декабря и, превозмогая себя, Джанет все же открыла и его, охваченная вспыхнувшей в последний момент надеждой, что, может быть, все еще разъяснится, окажется мистификацией, театральной шуткой, наконец…

В письме мешались какие-то даты и незнакомые Джанет названия, но она, пробежав их глазами чисто механически, впилась в последний, совсем последний абзац.

«…и клянусь тебе, что до тех пор, пока не родится малышка, наша Мэтьюпат, я просто не выйду из дома, а лучше и вообще перебраться в Лейквуд, как в Ноев ковчег. И я верю, что у нас хватит сил спастись.

Спаси. Спасусь. Какая проклятая чушь! МВ».

Этот MB был ее отцом!

В тот же миг Джанет увидела, как все вокруг затягивается белой мутноватой изморосью, и поняла, что никакая сила не может удержать ее тело от ватного, мучительно долгого падения. И она упала, так и не выпустив из руки лист, небрежно вырванный из блокнота в далеком семьдесят четвертом году.

* * *

Почти всю ночь Пат провела на студии, не столько переживая, чем окончится путч в Москве, сколько беспокоясь за Стива, вылетевшего туда военным самолетом через Норвегию. Стив всегда отличался бесшабашностью, и Пат видела, каким охотничьим блеском сверкали его глаза, когда он прощался с ней на пороге своего кабинета, двери которого так и не закрывались до утра. Но утром, несмотря на то что у русских, как обычно, понять что-либо было трудно, Пат решила все-таки заехать домой и поспать пару часов перед дневной записью.

Приняв душ, она заглянула к Джанет и удивилась, не застав дочь в постели в седьмом часу утра, несмотря на предполагаемый сегодня отъезд. Впрочем, Пат считала Джанет уже достаточно взрослой для того, чтобы провести последнюю ночь в Трентоне как ей заблагорассудится. По всему дому разливался ровный предутренний свет, и потому яркая полоска под дверью кабинета бросилась Пат в глаза сразу, как только она поднялась наверх. Она удивленно пожала плечами и открыла дверь.

На мгновение она оторопела от вида сдвинутой мебели, но, увидев разбросанные письма в слишком знакомых пожелтевших конвертах и Джанет, лежавшую в глубоком обмороке, поняла все. Первым ее ощущением был страх, тут же сменившийся не то стыдом, не то раскаянием… Но затем пришло облегчение. Если бы ее ребенок не лежал здесь, на полу кабинета, с запрокинутым голубоватым лицом, с неловко подломленными коленями, она просто села бы сейчас в кресло и, закурив, в полную меру насладилась бы тем покоем, который испытывает человек, долго и мучительно скрывавший что-то и наконец освободившийся от этого груза…

Несмотря на небольшой рост и узкую кость, физически Пат была достаточной сильной женщиной. Выносливость и телесная ловкость отвечали не только требованиям профессии, когда часами приходилось стоять под софитами или забираться Бог знает куда в поисках новых материалов, но и ее внутренним представлениям о том, какой должна быть женщина. И потому она легко перенесла Джанет на все то же кожаное кресло, уложив так, что голова оказалась ниже ног. Ни нашатыря, ни духов под рукой не было, и Пат пришлось несколько раз достаточно ощутимо ударить девушку по щекам.