Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

— Просто размышляю, — слабым голосом ответила Ирина. — Ждала тебя.

— Уже почти одиннадцать, верно? — Лоренс вернулся в холл, подхватил сумки и понес в спальню. — Скоро начинается вечернее шоу на Би-би-си!

Голос его быстро затих, оставив после себя мертвую тишину, словно с его появлением в квартире исчезла акустика.

Ирина изо всех сил старалась выпрямиться и занять более приличное положение, но так и осталась полулежать на диване. Из спальни донесся шум. Разумеется, Лоренс раскладывал вещи. Чем еще он может быть занят при такой маниакальной страсти к порядку?

До его возвращения в гостиную Ирина так и не придумала, что сказать, она не привыкла «думать» в разговоре с Лоренсом.

— Все, — гаркнул он.

Будто переняв манеру Рэмси, Ирина смогла отреагировать на сказанное лишь через минуту.

— Что — все?

— Все, можем смотреть программу.

Между произносимыми ими словами была пустыня. Ирина отчетливо представила себе, что их серьезный разговор становится похож на иллюстрации, не сочетающиеся между собой по стилю и исполнению, на послание с требованием выкупа, где все буквы вырезаны из разных газет. Ведь они раньше разговаривали. Интересно, какие темы обсуждали?

— У нас еще есть двадцать минут, — продолжал Лоренс, опускаясь на диван рядом с ней. — Ну, как дела? Что нового?

— С нашего последнего разговора ничего не изменилось. — Вот и первая ложь. К горлу подкатила тошнота от мысли, что далеко не последняя.

— Вы ужинали с Рэмси? Только не говори, что ты струсила.

— Ах да, да, — быстро пролепетала Ирина. У нее ничего не получается. Она уже себя выдала. Разумеется, придется рассказать о событиях прошлого вечера, хотя стоит ей произнести имя Рэмси, как сердце отвечает бешеным грохотом. — Да, мы ходили в ресторан.

— И как прошло? Ты переживала, что вам не о чем будет говорить.

— Все прошло неплохо. Надеюсь.

Лоренс неожиданно стал раздражаться.

— И о чем же вы говорили?

— Ну, о Джуд. О снукере.

— Он будет в этом году участвовать в итоговом турнире? Мне бы хотелось пойти.

— Понятия не имею.

— Надеюсь, его рейтинг достаточно высок для участия.

— Понятия не имею.

— Что ж, вы ведь не могли болтать только о снукере.

— Не могли, — эхом отозвалась Ирина. — Не все время. — Такое ощущение, что она вилкой вынуждена вытаскивать изо рта каждое слово.

— Надеюсь, тебе удалось услышать несколько хороших сплетен?

Ирина потерла лоб.

— С каких пор ты интересуешься сплетнями? Тем, что происходит в чужом сердце, а не в твоей голове?

— Ну, например, поговаривают, что Ронни О’Салливан лег в реабилитационную клинику. Интересно, в чем там дело?

— Извини, — с чувством произнесла Ирина. Она не могла за одну ночь превратиться в чудовище. Печально смотрела на Лоренса и размышляла: как ужасно, но ей нечего сказать, она не может бороться с тем состоянием крайней нервозности, что охватило ее с появлением Лоренса. Как от чумы, он бежал от самой главной темы, факт существования которой мигал красным светом в полутьме комнаты. Пока их разговор неуловимо напоминал свидание в тюрьме, будто их разделяет толстое стекло, а звуки доносятся приглушенно, как через переговорное устройство. Ирина решилась нарушить закон и сейчас переживает лишь первый день своего нового существования, тогда как впереди их будет еще невыносимо много. — Я испекла пирог, — жалобно произнесла она.

— Я перекусил в самолете… Впрочем, конечно. Маленький кусочек.

— Хочешь пива?

— Я уже выпил бутылку «Хайнекен». Хотя к черту, давай праздновать.

— Что праздновать?

— Мое возвращение. — Брови приподнялись. — Или ты не заметила?

— Извини, — вновь пробормотала Ирина. — Разумеется, заметила. Для чего же тогда пирог? К твоему возвращению.

На кухне она оперлась ладонями о столешницу, склонила голову и тяжело выдохнула. Почти два часа ее бил озноб, от которого она до сих пор не может оправиться. Слава богу, пирог удался, и он не стоял весь день на столе в кухне, что окончательно бы его погубило.

Она сама сможет проглотить лишь крошечный кусочек. (С того момента, как она отправила в рот последнюю ложку мороженого, запив ее зеленым чаем, она не в состоянии даже думать о еде. Правда, днем она сделала глоток коньяку…)

Ирина отрезала кусочек пирога для себя, такой тоненький, что он едва не развалился, и большой для Лоренса — гораздо больший, чем он захотел бы получить, потому что всегда следил за своим весом. Кусок вредных жиров одиноко лежал на тарелке; от одного его вида рот наполнился слюной. Рэмси не нужен восхищенный его игрой зритель, а Лоренсу не нужен этот пирог.

Ирина достала из холодильника бутылку эля и открыла дверцу морозильной камеры. В другой день она бы выпила бокал вина, чтобы составить Лоренсу компанию, но сегодня ее манила покрытая инеем бутылка «Столичной». Перед приездом Лоренса она почистила зубы, поэтому он не узнает, что она выпила уже две рюмки чистой водки от страха, что он сейчас войдет в дверь.

Она не принадлежала к числу людей, привыкших пить алкоголь на голодный желудок, изменение привычек, даровавшее вначале ощущение свободы, могло в одно мгновение привести к полной отчужденности от своего собственного «я». Ирина взяла запотевшую бутылку, открутила пробку, сделала поспешный глоток и, решив вести себя благообразно, налила в бокал далеко не скромную порцию. В конце концов, они решили праздновать.

Манеры Лоренса не позволили указать ей, что его кусок гораздо больше того, на который он рассчитывал.

— Красный! — по-русски воскликнул он.

— Дурачок, — произнесла Ирина с самой легкой иронией, на которую была сейчас способна. — Ты хотел сказать «красивый». Красная площадь, да? Помнишь?

Ее всегда веселила неспособность Лоренса разобраться в русском языке, но, видимо, сейчас в ее интонациях было нечто, заставившее его оглядеть ее особенно внимательно.

— Извини, пожалуйста, — вежливо произнес он. — Конечно красивый. Да. Красивый пирог.

Ирина удивилась, что он помнит слово «пирог».

— Или моя красивая жена.

Бог мой. По-русски Лоренс назвал ее женой. Это слово, как никогда, показалось слишком нахальным.

Есть некоторая закономерность в том, что и красивой он может назвать ее только по-русски. В английском Лоренс находил такие эпитеты, как «симпатичная», «милая», они могли подойти как для жены, так и для хомяка. Неприлично с таким раздражением реагировать на комплимент любимого человека, но мысли об эмоциональной окрашенности языка вызывали болезненные воспоминания об отце. Он помогал актерам второсортных фильмов работать с текстом и был великолепным знатоком всех акцентов; именно он учил актера, озвучивавшего в «Приключения Рокки и Бульвинкля» Бориса Баденова, как сделать гласные более твердыми, такими, как должен произносить их советский шпион. Он с легкостью переходил от китайского акцента к ирландскому, все это выглядело чрезвычайно забавно. Он говорил ей, что любит ее или гордится ее успехами, только передразнивая переливистое «р» Шона Коннери или перекладывая на мелодию и добавляя шведский акцент. Будучи ребенком, она обожала все голоса, которыми он читал ей сказки, но с возрастом очарование исчезло. Рожденный в Огайо, он в обычной жизни говорил так, словно западная манера произносить слова входила в его коллекцию акцентов.