Две сестры и Кандинский - Владимир Маканин

— Ага! Я это предвидел!..

— О! Двойки!.. Такой рассказ!.. Я разочарован!

— Ничего, Коля! — кричали бравые «свои». — К чертям гэбистов и их голодные школы… Ты на этот раз выбрал правильный путь… В художниках ты отъешься!

И как же сплотившаяся тусовка вдруг развеселилась. Над скромной сытостью художников кто только не потешался. Во все века. Ух, какой живой, какой развязный, ёрнический загулял над столом смех!

— Не расстраивайся, старина! Ешь от пуза!

— Выгнали?.. Это грандиозно! — кричали, веселясь, юнцу. — Это путь многих и многих голодных и слабогрудых!

— Я не художник. Рисовать не у-умею, — отбивался Коля. — Я б-буду к-к-копировальщик.

— Вы-то, монстры, как свою жизнь начинали?! — вступился Артем. — Отстаньте от парня.

Но «свои», почуявшие веселую, незлую поживу, на Колю уже насели:

— А все-таки? Почему двойки?.. Ну скажи, старина! Нам интересно! В этой суровой гэбистской школе хоть иногда тройки ставили?

Коля, ясное дело, не солжет, не умеет:

— У меня по «памяти» трояк с п-плюсом… И один раз был трояк по с-стрельбе лежа. Но лежа стрелять — это совсем у них не ценится, не в-востребовано. Не в счет.

И новым взрывом! застольный пьяный беззаботный смех!

— Стрельба лежа? Не востребована?.. Обалдеть!

— А почему, старина?.. Какой-то намек на крутой секс, а?

— Лежа стрелять — не ценится?.. Как это понять!

Телохран выступил из-за спины Босса — решился из тени — вставить слово:

— Разрешите, я подскажу… Ценится больше всего, сами понимаете, стрельба в движении. В прыжке, к примеру. На ходу. На бегу… Это, извините, как на эстраде. Раньше певец пел, застыв по стойке «смирно» и чтоб руку у сердца… А сейчас певун, долбаный солист, прыгает как козел, притом еще и с гитарой! Сальто делает! и еще как орет!.. Вот так и стрелять надо уметь по моде. Падая и прыгая. Взлетая и кувыркаясь!

— Ладно, Коля. Наплевать и забыть прошлое!.. Выпейте с нами, художник Угрюмцев!

— Я не л-люблю.

— Ну, тогда поешь как следует. Жуй веселее, Трояк-с-плюсом!

— Уже п-поел… С-спасибо… Я хочу туда.

— Куда?

— К К-кандинскому. Х-хочу малевать.

И ведь этот Трояк-с-плюсом мог бы уже уйти, исчезнуть, нет его.

В К-студию из кафешки всего-то десять шагов — рядом! Ну пятнадцать!.. Уйти бы ему туда сразу. Сидел бы там за мольбертом с любимой кисточкой, тихо радуясь закончившемуся сытому дню. К-к-копировальщик!

И ведь уже поднялся, привстал, чтобы уйти. Но Художник, приятель Ольги, властно придавил мальчишье худенькое плечо: сиди!.. Художник был заметно взволнован:

— Считай, что здесь состоялось твое крещение, Коля. Нарекаем тебя живописцем. Помни! Ты должен уметь опустошать тарелку. При любом подвернувшемся случае… Жрать много. Жрать впрок!

Этот поддатый мужик, Ольгин приятель, хотел, чтобы мальчишка своей милой придурковатостью размягчил его огрубевшее, набрякшее, в мелких лиловых сосудиках мужское сердце. Мальчишка ему напоминал.

И потому так навязчиво хотелось, чтобы мальчишка поел. Еще и еще.

* * *

Наконец и Ольга с Инной. После митинга молодые женщины сколько-то передохнули, освежили лица и только теперь сошли к шумному мужскому застолью. С каждым шагом хорошея.

Обе нарядные, красивые.

Мужики, уже изрядно набравшиеся, разумеется, кричат:

— О!

— О!..

— Наконец-то!

Молодые женщины стоят, колеблясь. Не решаясь. Или не сразу угадывая, где им лучше сесть.

И первым из сегодняшней коллекции мужчин Босс, он же спонсор, поторопился их приход одобрить:

— Садитесь, дамы. Облагородьте наш шумный свинарник.

Хозяйчик волоком тащит через пустую пивную сразу два береженных им стула. Настоящие, правильные два стула, а не остро вонзающиеся в зад молодежные табуреты из бара.

— Больше таких нет. Только два.

Оба стула отдаются дамам. Но Инна вдруг возражает:

— А я хочу на табурет. Мне нравится… Как в баре. Люблю покрутиться, туда-сюда! Да, да, хочу повертеть задом!

Свой-1, удивленно: — Надо же. Молодая… Ей такая острая штука в заду нравится.

Свой-2, облизнув губы: — Юная!

Оказавшийся незанятым правильный стул рывком забирает для себя Художник. Настоящее счастье разве скроешь! Он садится, расслабился, плюх на широкое сиденье и кричит. Оглашает… На все застолье:

— О, Господи. Спасибо тебе… Я в раю!

— Хозяин, дай-ка и нам настоящие стулья!

— Чем вам плохи эти? — упирается Хозяйчик.

— Да на них же нельзя сидеть!

— А не ерзайте.

И вновь вспыхнула, казалось, уже истерзанная тема «стульев». Грубоватая, разумеется. Под водку, разумеется. И в замедленном исполнении…

Свой-3: — Мама родная!.. Я как девственная птичка на жердочке.

— А как мыслишь? почему деревенеет левая ягодица?

Стратег: — Господа, без ягодиц! Призываю!

— Все дело в болеутоляющей юности. Вон Коля сидит на жердочке — и ему хоть бы что!

— Юнец — в прошлом гэбист. Эти люди могут сидеть на шиле.

Художник: — А не надо в прошлом раскармливать задницу.

Оказавшийся тотчас за его спиной Телохран реагирует немедленно и жестко: — Что за намек?.. Ты, родной, на кого намекнул?!

— Молчу, молчу.

— Здесь серьезные люди.

— Я же сказал — молчу.

Как великолепны женщины, когда они приходят туда, где их уже ждут.

Инна придала лицу броскую, резкую, нарочито навязчивую дневную красоту. Ольга, красивая всегда, — стреляет без подготовки. Ей лишь на чуть горделиво приподнять голову.

Свой-3 с пьяноватой лукавой серьезностью атакует Ольгу:

— Я бухгалтер… Вы должны мне поверить. От сиденья на этом табурете у меня нервный тик.

— Что-то вашего тика я не вижу.

— А он не на лице.

Ольга смеется: — Все равно стул не уступлю.

С другой стороны тут же вскочил Смишный, вздымая в руках свой табурет с микроскопическим сиденьем. Трясет им!.. Наглядно, ничего не скажешь.

— Да, я терпелив. Но гляньте же, гляньте!.. Это же патентованное орудие пытки!

Ольга смеется: — Стул не уступлю.

Стратег: — Друзья. К нам пришли две очаровательные молодые женщины. Хватит наконец про то, на чем мы сидим… Можно же не ерзать. Можно стерпеть. Можно, в конце концов, думать о монголах. Вчера фильм по ТВ, а?.. Видели?.. Там монголы одного своего монгольского мужика долго сажали на кол.