Слезы в раю - Робин Доналд

Его глаза сузились и на фоне ослепительного вечернего неба казались двумя сверкающими полосками синего огня. Во рту у нее пересохло.

— Я не совсем то имела в ВИДУ, — сказала она слегка осипшим голосом.

— Прошу вас, не надо идти на попятную, не портите впечатления, — шутливо заметил он. — Я согласен с вами. В совершенном мире не будет голода, не будет горя и страданий, но именно до тех пор, пока этот день не наступит, я буду защищать возложенные на меня обязательства всеми средствами, которыми располагаю.

— Так стараться, и все из-за какой-то фирмы?! — воскликнула она, пытаясь неизвестно зачем поддеть его.

— А вы знаете, сколько людей зависит от процветания фирмы Джеррарда? — Голос его звучал холодно и презрительно, снова лишая ее самообладания. — Целые правительства нуждаются в нашей поддержке и опираются на нас. Мы боролись за права человека, настаивали на замораживании непопулярных мер, убеждали правительства принимать законы, охраняющие женщин и детей, и все это потому, что мы можем предложить правительствам то, что им необходимо: деньги, товары, услуги.

Кэндис судорожно проглотила слюну, стараясь освободиться от неприятной сухости в горле.

— По всей вероятности, я представляла все это несколько иначе.

— Нет. — Его голос звучал устало и бесцветно. — Вы как раз представляли это так, как представляют все. Мы совершили множество ошибок, но крайне редко мы совершали одну и ту же ошибку дважды и, несмотря на враждебную пропаганду, стараемся принимать такие решения, в которых бы учитывались благосостояние и процветание всего народа.

— Я понимаю.

Он пожал плечами.

— Мне бы пора уже привыкнуть к тому массированному обстрелу, которому я подвергаюсь ежедневно, а теперь еще и Стефани в таком возрасте, когда ее тоже волнуют вопросы, связанные с владением, как она выражается, неприлично большим количеством мировых богатств.

— Ох уж эти мне юные идеалисты, — сказала она негромко и слегка улыбнулась. — Я прекрасно помню себя в этом возрасте. Кажется, что ты можешь изменить весь мир. И одно из первых горьких разочарований наступает тогда, когда ты вдруг обнаруживаешь, что тебе это не под силу. — По какой-то странной причине ей было неприятно думать, что сомнения Стефани задевают его, и она весело сказала: — Даже если вы лично и не завидуете своему предку, я не могу сказать этого о себе. Несмотря ни на что, мне кажется, что тот мир был намного проще. Я бы так хотела быть свободной в своих поступках, быть хозяином своей судьбы, бросаться навстречу незнакомому, неизведанному миру с безрассудством смельчака.

— Каждый мужчина втайне мечтает об этом же. Но мне всегда казалось, что женщина предпочитает покой и устроенность, — сухо произнес он.

— Я не верю в покой и устроенность. Через пять минут наступит прилив, и океанская волна обрушится на нас и смоет нас обоих. Покой и устроенность зависят от нашего внутреннего состояния, они не имеют ничего общего с миром, который существует вне нас.

Голос ее звучал страстно и взволнованно. Он звенел, окрашенный далекими воспоминаниями, и в этот момент она с ужасом обнаружила, что он пристально наблюдает за ней изпод густых полуопущенных ресниц, а в его прищуренных глазах шамана, словно осколки сапфира, вспыхивают искры.

— Да, вы преподали мне непростой урок, — нарушил он несколько затянувшееся молчание.

Она смущенно пожала плечами.

— Непростой, но необходимый. Мир не враждебен нам, он к нам просто безразличен. И мы связаны с его законами, которые им управляют, так же как жемчужницы на дне этой лагуны.

— Значит, пей, ешь, веселись, потому что завтра умрешь?

По спине у нее пробежал неприятный холодок. Она снова пожала плечами и, как ей показалось, с иронией парировала:

— Нет, не совсем. Ведь это значит искать неприятностей на свою голову — а что, если завтра не умрешь?

Ослепительная улыбка озарила его строгие черты.

— Прагматичный романтик! Любопытное сочетание! Лучше расскажите мне, чем вы будете заниматься, когда вернетесь домой в Окленд?

— Я работаю в библиотеке, — вежливо ответила она.

— Публичной?

Она покачала головой.

— Нет, я работаю в библиотеке крупного промышленного концерна.

— Может быть, я знаю его владельцев? Кто они?

Она почему-то не сразу ответила, но, подумав, что у нее в действительности нет никаких причин скрывать это, сказала:

— Марч и Осборн. Они преуспели не в одном деле: золотые прииски, нефтяные разработки, сталелитейные заводы — одним словом, почти все, что связано с недрами.

— И вам нравится ваша работа?

— Да, нравится, но, если я хочу двигаться дальше, мне нужно получить диплом.

— Получить диплом?

Она не имела привычки говорить о своей жизни с незнакомыми людьми, однако на этот раз она не ограничилась односложным ответом:

— Я проучилась два года в университете, прослушала курс истории, но потом я вдруг почувствовала, как бы вам это объяснить, что не могу больше сидеть на одном месте — меня куда-то тянуло. Я бросила университет и отправилась в Англию — и путешествовала там целый год.

Ее приемная мать, движимая неизвестно откуда вдруг взявшимся чувством вины, разыскала ее и всучила приличную сумму, которой как раз хватило на кругосветное путешествие. До сих пор не сумев простить ее за совершенное по отношению к ней предательство, Кэндис швырнула ей эти деньги прямо в лицо. Мать заплакала. Кэндис стало жаль ее, и деньги пришлось взять.

Снова увидев перед собой женщину, которую первые десять лет своей жизни называла матерью, она словно опять отворила дверь в свое прошлое, и дверь не хотела закрываться. Озлобленная, она металась, не находя себе места. В таком состоянии она не могла заставить себя снова взяться за учебники и решила сменить обстановку.

В компании постоянно меняющихся друзей она переезжала из одного большого города в другой, останавливаясь в студенческих общежитиях и наслаждаясь словно на глазах оживающей историей, культурой, красотой и внушающей благоговейный трепет эпохой.

Именно там она со всей остротой ощутила, как не хватает ей знания своих корней, своего прошлого. Поэтому, вернувшись домой, она немедленно занялась розысками своих настоящих родителей.

Этот долгий и мучительный путь поисков привел ее к могиле на маленьком сельском кладбище в Поверти-Бей, где были похоронены ее мать и человек, за которого та вышла замуж через год после рождения Кэндис. Они прожили вместе меньше десяти лет: ее мать покончила жизнь самоубийством вскоре после того, как ее муж утонул.

Кэндис горько оплакивала их обоих, но больше всего свою мать, которая, выйдя замуж, получила возможность официально оформить рождение ребенка только затем, чтобы покончить с собой, добившись наконец положения «респектабельной дамы».