Мужчины любят грешниц - Инна Бачинская

– Ма, извини, мне тут надо кое-что сделать… Я перезвоню! – И отключился.

Это называется удрать, крикнув от двери, что скоро вернусь.

В начале девятого позвонила Лена. Я чертыхнулся – что у них опять стряслось? Я что, «Скорая помощь»? Что я могу? Казимир больше не смотрит на меня как младший братишка на старшего – вырос, заматерел, начнешь воспитывать – уставится тяжело, насмешливо: не лезь, мол, в мою жизнь, я больше твоего понимаю, приведи в порядок свою, учитель!

– Артем! – произнесла Лена торжественно. – Нам нужно поговорить.

– Что случилось? – неприветливо спросил я.

– Я здесь, внизу, поднимаюсь уже. Это важно.

– Лена, я занят, у меня встреча…

– Артем, это очень важно. – Она меня не услышала.

Голос был серьезный, даже мрачный – похоже, решилась на что-то и попросится пожить у меня, пока не устроится. Мысль, что Лена решилась уйти от Казимира, была вполне нелепой – такие, как она, с тайным удовольствием тащат свой крест, упиваясь жалостью и сочувствием окружающих. Я почувствовал привычное раздражение, но выхода, увы, не было.

Она вошла, подставила мне щеку для поцелуя, мельком заглянула в зеркало и поправила волосы. Сказала снова:

– Нам нужно поговорить…

Я махнул рукой – не то в сторону кухни, не то гостиной, пропуская ее вперед и оставляя выбор за ней. Она направилась на кухню. Осмотрелась и спросила настороженно:

– У тебя кто-то был?

– Да. – Я не стал вдаваться в подробности.

– Понятно, – сказала она печально. Сейчас добавит: «Конечно, у тебя своя жизнь…» Понимай: «А у меня жизни нет…»

Но она промолчала. Сидела на табуретке, смотрела на меня своими чистейшей фарфоровой голубизны глазами, на выпуклом лобике ни морщинки, тонкого рисунка рот строго сжат. Один общий знакомый, художник, сказал однажды, что Лена – акварельная женщина: легкая, изящная, без полутонов – одна розово-голубая чистота красок. За двадцать с лишком лет она нисколько не переменилась – казалось, ее хранили в вате, в коробке, перевязанной золотой ленточкой, и вытаскивали лишь по праздникам.

Молчание повисло облаком. Ангел пролетел, говорила в таких случаях бабушка. Мое раздражение росло, но я уперто молчал.

– Я виновата перед тобой, Артем, – произнесла она наконец, сглотнув, словно сдерживала слезы.

Я дернул плечом.

– Нет-нет! – живо воскликнула она. – Не перебивай. Я несу это всю жизнь. Это – кара. Я очень виновата и не жалуюсь.

«Что за театр?» – подумал я и сказал:

– Лена, ни в чем ты не виновата, успокойся. Мы были молодыми, глупыми… все быльем поросло. Хочешь кофе?

– Ты меня ненавидишь! – В голосе слезы, нос порозовел – не покраснел, а порозовел, что даже красиво. Лена не просто акварельная женщина, она эстетически-акварельная женщина. Комильфо. Прекрасная хозяйка, вышколившая не одну прислугу – несмотря на хрупкость и акварельность: идеальный порядок в доме, белая льняная скатерть и такие же салфетки к обеду, дворцовая посуда, фамильное серебро и обязательно букет в богатой вазе посередине стола – увидела в каком-то гламурном журнале. Казимир злится – не видно сидящего напротив, – уносит вазу, грозится разбить. Ему сервировка по фигу, ему со своими мастеровыми приходилось перехватывать на скорую руку и на газете.

– Лена, – начал я твердо. – Давай не будем… начинать. У всех проблемы. Я знаю, Казимир бывает невыносим, но не забывай, как он вкалывает…

– А я, по-твоему, ничего не делаю! – перебила она звенящим скорой обидой голосом.

Я смотрел на нее и думал уже в который раз, что должен быть благодарен Казимиру. Братишка неосторожно подставился и… вот. Привык тянуть ручонки к игрушкам старшего брата – нервный, завистливый, ревнивый, чуть что, сразу в рев, и вслед немедленно реакция старших: «Артем, не обижай брата, отдай, ты же старше!» Причем удивительно – других соперников у него не было! Только старший брат. С детства он хотел первенства – и, как правило, добивался его. Сначала истериками, позже, в школе и потом в институте – лестью, обаянием, живостью, трепом, клоунадой. Его вечной страстью, хобби, навязчивой идеей было первенство – и тут он шел напролом.

Старая история… Действительно старая. Забытая и пережитая. Я высмотрел Лену на первом курсе – тонкая, неуверенная в себе, растерянная девочка из предместья, она была так не похожа на бойких девчонок из нашей компании. Я же был на четвертом – взрослый, снисходительный молодой человек, без пяти минут финансист, меня уже пригласили работать в приличный банк, и будущее мое было вполне предопределено. Я присматривался к ней, мне нравились ее старомодность, понятия о приличиях, даже язык – без сленговых ненормативных словечек – был старомоден и тоже приличен. В ней была та основательность, которую серьезный и понимающий человек ищет в жене. Но не только это, конечно. Она была беззащитной… Лиска тоже была беззащитной, но по-другому – она не подозревала о своей беззащитности. А Лена, как вьюнок, искала опоры – неосознанно и ненамеренно, скорее всего. Такие, как она, всегда зависимы. Мне хотелось защитить ее, она трогала меня своей… цветочной хрупкостью, я боялся причинить ей боль, обидеть. И поцеловались мы только через две недели, а не в тот вечер, когда я впервые позвал ее в кино.

Казимир пропустил начало романа – его курс вкалывал на картошке. Разобравшись, что к чему, по приезде, он стал отпускать ядовитые замечания по поводу вечных девственниц из предместья и бледных немочей. Я, взбешенный, закатил ему оплеуху. Мы подрались. Нас разняли. Казимир, размазывая кровь по лицу, смотрел на меня с ненавистью. Я жалел, что не сдержался.

Короче, он отбил ее у меня. Я помню свою растерянность, я ничего не понимал – она вдруг стала сторониться меня, избегать, отказываться от встреч, прятала глаза. Я сходил с ума, пытался выяснить отношения, требовал, просил, однажды заплакал. Да, да, было и такое! Следил за ней, но Казимир был осторожен как дьявол. По ночам я метался на раскаленных простынях… Ни с одной женщиной ни до, ни после я не испытывал того, что испытывал с Леной. Близость с ней была как ожог. Я подыхал от ревности, но отказывался верить, что у нее кто-то есть – это не укладывалось в моей бедной голове. Раскрыла мне глаза моя однокурсница, заметив как-то, что мы по-братски делим одну… Она залепила неприличное словцо, и я будто прозрел. Вспомнилась торжествующая физиономия брата, то, что он вовсе не дулся за расквашенный нос, его кривая ухмылка заговорщика при взгляде на меня, и самое главное – он больше не отпускал шуточки насчет телок из предместья.

Я бросился к Казимиру – и он, раздувая ноздри, вмазал мне с садистским удовольствием, что они с Леной… «Они с Леной»! Я озверел. Мы снова подрались, что было ему только на руку. Я оказался невменяемым и неуравновешенным типом, чуть не психопатом, от которого нужно держаться подальше.

На их свадьбу я, разумеется, не пошел. Перевелся на вечерний, стал работать. Взял ссуду и купил скромную однокомнатную квартиру – в родительской мне места не было. И расстался с Казимиром на годы. Мама переживала и пыталась нас мирить, отец не вмешивался – понимал меня и жалел, я всегда был его любимцем. А однажды сказал: «Поверь, сынок, когда-нибудь ты будешь ему благодарен!»