Наследница бриллиантов - Звева Казати Модиньяни

— Пусть дядя не беспокоится, — с улыбкой сказал Джованни. — Передайте ему визитную карточку моего адвоката, он все уладит.

Он уплатил из своего кармана все долги двоюродного брата, до последнего чентезимо, и даже когда дядины дела поправились, он и слышать не хотел об этих деньгах.

— Да благословит тебя бог, — сказал ему дядя Этторе, когда все неприятности остались позади. — Ты заслуживаешь счастья.

Казалось, господь и правда благословил его: через семь месяцев после свадьбы Веральда родила прекрасную девочку, ее назвали Марией Карлоттой. Семья переехала в недавно купленный особняк на улице Сербеллони. Джованни чувствовал себя счастливым, у него было все, чего только можно желать, — очаровательная жена, прелестная маленькая дочка, богатство. Но когда Марии Карлотте исполнилось три года, она заболела полиомиелитом. Через два месяца малышка умерла.

Потом у них родилось еще двое детей, Антонио и Анна, но никого из них он не любил такой щемящей любовью, как свою первую дочь.

Когда много лет спустя у его сына родилась девочка от второго брака, Джованни попросил назвать ее в честь его умершей дочери. Эту внучку он любил больше всех остальных своих внуков, — может быть, из-за того, что ее звали Марией Карлоттой, а может быть, она напоминала ему дочь, а значит, и Веральду.

Все разместились за длинным дубовым столом, придавшим своей массивностью особую внушительность приемной, выдержанной в строгом стиле. С портретов, украшавших белые стены, строго смотрели солидные мужчины. Приглядевшись, можно было обнаружить в них определенное сходство с торжественно восседавшим во главе стола нотариусом Аристиде Визентини, который в эту минуту намеревался огласить перед собравшимися наследниками волю покойного.

Визентини был последним представителем семьи потомственных нотариусов, и его контора на улице Джардини уже много лет занималась делами Джованни Ровести. Ровесник единственного сына издателя, Антонио, он учился с ним вместе в знаменитом лицее Парини, с тех пор, правда, прошло сорок лет, и сейчас обоим было под шестьдесят. Но если подтянутый, следящий за собой нотариус выглядел моложе своих лет, то Антонио казался глубоким стариком. Вялый, болезненного вида, он давно потерял интерес к жизни и без борьбы сдался на волю наступающей старости. Антонио и смолоду производил впечатление меланхолика, теперь же во всем его облике чувствовалась глубокая апатия. Великий Ровести умер два дня назад, а его безвольный сын уже решил свое будущее: издательство он передаст в крепкие, надежные руки, а сам переедет в Венецию. Ни для кого не было секретом, что там, во дворце Вендрамина Калерджи, за игорным столом казино он будет предаваться последнему из доступных ему теперь пороков. Страстное когда-то желание возглавить издательство с годами ослабевало, а потом и вовсе сошло на нет. Наследство интересовало его лишь настолько, насколько позволяло без всяких усилий доживать в свое удовольствие отпущенные ему годы.

Мария Карлотта сидела между ним и Соней. В знак траура девочку нарядили в платье из черной тафты, на редкость некрасивое по сравнению с элегантным брючным костюмом ее матери. В прошлом модная манекенщица, про которую много судачили в светских салонах, Соня была настоящей красавицей. Черный с серебристым отливом лен костюма придавал ее красоте какую-то особую силу. В тридцать семь лет она выглядела удивительно молодо: стройная фигура, свежая кожа, великолепные пышные волосы без единого седого волоска. В мочках ее ушей и на длинной ухоженной шее мерцали крупные черные жемчужины. Еще со времен юности, когда она без памяти была влюблена в Джулио де Броса, не обращавшего на нее никакого внимания, Соня душилась одними и теми же, очень дорогими, но слишком резкими духами, и, возможно, эта верность духам означала и верность той давней любви.

Сидящего рядом с Соней Пьетро Ровести раздражал этот запах. Пьетро родился от первого брака Антонио, сейчас ему было уже тридцать. Глубоко привязанный к своей матери, Федерике Франчи, он питал к Соне неприязнь, граничащую с ненавистью. Напротив него сидела Анна, его тетка. От отца она унаследовала только одну черту характера — железную хватку.

Анна тоже ненавидела Соню — «Выскочка, — говорила она, — втерлась в семью без зазрения совести!» — хотя справедливости ради надо сказать, что и остальных она не жаловала своей любовью, называя за глаза исключительно оскорбительными прозвищами. Соня была у нее шлюхой, Мария Карлотта — безродной дворняжкой, потому что родилась, когда Антонио еще не был разведен с Федерикой; самого Антонио она звала Эйнштейном, а его сына от первого брака — профессором, причем надо было слышать, с каким презрением она произносила это слово. Даже ее собственный муж Франко Фальконери не избежал общей участи: из инженеров был разжалован женой в прорабы. Анна с годами успела забыть, с какой энергией в свое время добивалась взаимности одного из самых красивых и блестящих молодых людей Милана. В конце концов он уступил ее натиску, решив, что не так уж плохо жить в свое удовольствие, купаясь в лучах славы могущественного Ровести.

Лишь двоих из семьи она помиловала, это были ее собственные дети, Патриция и Джованни. Задавленные диктатом матери, они ничего не добились в жизни: Джованни безуспешно пытался стать менеджером, Патриция вообще ничем не занималась.

Наследники за дубовым столом молча ждали, когда нотариус приступит наконец к чтению завещания.

— «Настоящим завещанием, — отчетливо произнося слова, начал читать Визентини, — назначаю свое имущество следующим образом: издательство переходит к моим детям, Антонио и Анне, в равных долях, так же как и особняк на улице Сербеллони в Милане…»

Присутствующие рассеянно слушали пункты завещания: они давно знали, кто и что получит после смерти Джованни Ровести. Охотничье поместье отходило внуку Джованни, вилла в Стрезе — его младшей сестре Патриции, яхту «Каприччо» и виллу в Порто-Ротондо получал Пьетро, а венецианский дом издательства становился собственностью Сони и Антонио. Своей любимице Марии Карлотте Ровести завещал самое дорогое, что у него было, — старика Римлянина. Все расценили это как причуду выжившего из ума деда, — какую ценность может представлять собой устаревший печатный станок?

Под монотонный голос нотариуса Соня мечтала о богатых великосветских приемах, которые она теперь будет устраивать в своей любимой Венеции; Анна продумывала план, как бы выжить из старинного дома на улице Сербеллони семейку брата; Пьетро видел себя на борту красавицы яхты в окружении полезных для него людей. Антонио же, слушая отцовские распоряжения, лишь удивлялся: откуда у старика за неделю до смерти взялись силы исписать столько страниц?

— «Все драгоценности моей жены Веральды, — читал между тем нотариус, — за исключением гарнитура из бирюзы и бриллиантов, должны быть поделены уважаемым ювелиром Роберто Кортезини на две равноценные части и переданы во владение моей дочери Анне и моей невестке Соне. Вышеупомянутый гарнитур, а также восьмая часть ценных бумаг, хранящихся в Банко ди Кредито, переходят к моей бывшей невестке и матери Пьетро Федерике Франчи».