Кокон Кастанеды - Мария Брикер

– Как зовут девушку, которую вы привезли в деревню? Кто она? Зачем вы ее привезли туда? Зачем вы сняли там дом три недели тому назад? Для каких целей? Сколько времени вы там находились? Что делали? В котором часу вы оттуда уехали? Куда затем направились? – сыпала Зотова вопросами и на все получала один и тот же ответ:

– Я ничего не знаю! Я была дома! Я требую адвоката! – твердила Цыплакова.

Елена Петровна устала давить и решила опять сменить тактику, отметив, что достала ее фраза: «Я требую адвоката!» Реально достала. Собственно, она нисколько не возражала против приглашения адвокатов, закон есть закон, но почему?! Почему именно эта словесная конструкция каждый раз слетала с языка допрашиваемых? Четко! Слово в слово: «Я требую адвоката». Не умоляю, не прошу пригласить, не будьте добры – требую, и точка. Бесило ее это, бе-си-ло!

С трудом подавив в себе желание сказать Цыплаковой, что она знает о силиконе в ее сиськах, Елена Петровна в очередной раз изобразила на лице полное благодушие.

– А что вы так нервничаете, Елена Константиновна? – медовым голосом проворковала Зотова. – Успокойтесь, голубушка. Вы были дома. Прекрасно. Давайте пропуск, я подпишу. Завтра подъезжайте к двенадцати, вот повестка, опознание будем проводить. – Елена Петровна чиркнула на бланке свою подпись и протянула его редактору. – Раз это были не вы, так чего переживать-то? Действительно, свидетельница могла ошибиться, было темно. И хозяйка дала довольно размытое описание. Идите, только подписку о невыезде подпишите и из Москвы никуда не выезжайте.

Алена медленно поднялась, склонилась над столом, поставила свою подпись на протоколе и подписке, машинально взяла пропуск, сделала два неуверенных шага к двери, взялась за ручку. Выглядела она растерянной и, кажется, не верила, что ее так просто отпустили.

– Когда, ты говоришь, душа моя сердечная, Холмогоров возвращается? Я так понимаю, ты его покрываешь? Да, Аленушка? – спросила Зотова, намеренно перейдя на «ты».

Цыплакова вздрогнула и посмотрела на следователя с изумлением, но в следующую секунду выражение ее лица изменилось, застыло, и Елена Петровна прочитала в ее остекленевших зеленых глазах такой холодный ужас, что у нее мороз пробежал по спине. «В точку, – удовлетворенно подумала следователь, – попалась, голубушка! Теперь не уйдешь».

– Это по просьбе Холмогорова вы сняли дом в деревне? – снова перешла на «вы» Зотова.

Цыплакова отрицательно мотнула головой, но она явно «поплыла», по лицу было видно, что «поплыла» – и в том направлении, в котором требовалось. Осталось еще чуть-чуть поднажать.

– Холмогоров – ваш любовник? – с сочувствием спросила Зотова.

– Холмогоров – мой муж, – всхлипнула редактор, закрыла лицо руками и медленно опустилась обратно на стул.

* * *

«Москва… Как много в этом звуке…»

Она выросла в маленьком городке на Волге, но в один прекрасный момент для Леночки Цыплаковой этот звук стал смыслом жизни. Ей стало тесно и душно на чистеньких провинциальных улочках, захотелось простора. Лежа на пружинистой койке в своей комнатушке, юная Леночка разглядывала фотографии известных актеров и певцов и воображала себя в модных вещах из журнала «Бурда»: то прогуливающейся вдоль набережной Москвы-реки под руку со знаменитым певцом Кобзоном, то сидящей за столиком в Доме кино с красавцами Козаковым или Янковским. Леночка не грезила о славе актрисы или певицы, ее устремления были проще – она мечтала удачно выйти замуж. Не обязательно за Кобзона, Янковского или Козакова, но непременно за мужчину достойного и с перспективами. В их городе, по ее разумению, достойных не было, а перспективных и подавно. Данный класс мужчин обитал исключительно в столице, оттого ее девичье сердце рвалось в Москву, навстречу своему счастью. Осталось получить аттестат зрелости и уговорить мать отпустить ее. Разговора с мамой Леночка боялась, как атомной войны. Мать, суровая, хмурая, нервная, измотанная бытовыми проблемами и тяжелой работой, могла дочке и по морде залепить сгоряча. Один раз она ремнем по заднице так прошлась, что Леночка потом сидеть не могла неделю. Главное, обидно – ни за что: Зойка, подружка, в гости вечером забежала, о своих печалях любовных поведать, сигарету предварительно у отца свистнула и выкурила ее с горя в кухне. Лена кухню проветрила, но мать с суток вернулась под утро, запах табака все равно унюхала и разбираться, кто прав, кто виноват, не стала. За помаду и глаза со «стрелками» она тоже лупила Лену почем зря, с мальчиками запрещала встречаться, а однажды Леночка мамины сережки на день рождения подруги надела, так чуть ушей не лишилась потом. Строгая, в общем, была мать, не знала Леночка, как о своем желании поехать в Москву ей поведать, но без материнского благословения покидать родные края не хотела. Да и денег у нее не было. Как ни пыталась она скопить на школьных завтраках, так и не смогла. На киношку все спустила и колготки эластичные. Время выпускных экзаменов приближалось, Леночка разговор опасный откладывала, но извелась вся, так в Москву ей хотелось, даже личико у нее осунулось, и учиться девушка стала хуже, с пятерок на четверки скатилась в последней четверти, за контрольную по алгебре неожиданно трояк схлопотала. Мать тройку в дневнике увидела, в ярость пришла и за волосы дочь оттаскала, сильно, в глазах у Лены от боли рябь пошла. После, правда, мать ее приголубила, голову ей помыла, сполоснула настоем ромашки, просушила полотенцем, локоны на бигуди накрутила, платочек хлопковый повязала. Всю ночь Леночка не спала, ворочалась, неудобно ей в бигудях спать было, лишь под утро задремала, уткнувшись в подушку носом. Мама разбудила ее рано, бигуди сняла, волосы расчесала аккуратно, уложила, серьги ей свои в уши вдела, на шею коралловые бусы повесила, платье велела надеть праздничное и туфли. Затем усадила Леночку, нарядную, как куколка, на тахту, сама напротив на стул присела и долго сидела, молча глядя на дочь. Странно так смотрела, Леночке не по себе сделалось, мурашки по рукам пошли, и ладони вспотели.

«Красивая ты, Ленка, – вздохнула мама. – Вся в отца пошла. Порода в тебе чувствуется. Нечего тебе в нашем захолустье прозябать. Поезжай-ка ты в Москву – в институт поступишь, выучишься, мужика себе приличного найдешь. Приличным-то дуры без надобности, им образованных подавай! Меня папаша твой любил, целый год из Москвы сюда таскался. Иной раз на полдня приезжал, лишь бы меня увидеть и побыть рядом, а женился на профессорской дочке. Ты на меня не гляди с удивлением. Это я сейчас, в свои тридцать пять, как старуха выгляжу. Одной пришлось тебя тянуть, сутками работала, света белого не видела, да еще на вредном производстве, вот и состарилась раньше времени. А когда в твоих летах была, так мне ухажеры продыху не давали. Но я всем от ворот поворот давала, отца твоего любила сильно, ждала все, когда он меня в Москву к себе позовет или здесь останется. Последний раз он приехал, я тебя под сердцем носила, в ноги бросился, покаялся, что женился. Просил таким его принять, семейным. Не приняла, мне чужого не нужно, и о тебе не сказала. Не хотела дитем его удерживать. Думала, если любит, вернется. Больше мы не виделись. Не в обиде я на него, не пара мы с ним были. Кто он – секретарь комсомольской организации, аспирант, а я – обычная наладчица с восемью классами. Не бери с меня пример, – наставляла мать, – образовывайся! Я дурь из тебя ремнем выбивала с детства, чтобы ты приличной девушкой выросла, а не шалавой какой-нибудь. Учись, Ленка, ума-разума набирайся и блюди себя во всем. Встретишь хорошего парня, ему стыдно за тебя не будет. Я тут денег скопила, с каждой получки откладывала. – Мать залезла в секретер, достала жестяную банку из-под печенья и протянула ее Лене. – Возьми, на первое время хватит. И сходи купи себе матерьяльчик на пару платьев приличных, в Москву ведь едешь – столицу.