Спасение - Селена Уинтерс

она использовала свет, чтобы подчеркнуть некоторые элементы и сделать их выделяющимися на фоне ночной темноты. Это потрясающе, и у меня перехватывает дыхание.

— Элейн, это потрясающе, — говорю я, отдавая должное, несмотря на то, что мне не нравится, как она продвигается вперед. — Ты великолепно используешь цвет.

Она улыбается.

— Спасибо, Данте.

Прогуливаясь по комнате и восхищаясь работами каждого, я чувствую на себе взгляд Мэдисон. Ее взгляд бьет током, и мне хочется повернуться и встретить его. Но вместо этого я продолжаю идти, не желая, чтобы кто-то еще заметил то, что между нами.

Если они это заметят, игра будет окончена.

Когда я наконец добрался до холста Мэдисон, у меня перехватило дыхание. Она нарисовала темный, абстрактный лесной пейзаж, окутанный туманом. Это жутко и одновременно завораживающе, настолько, что я почти чувствую его угрозу. Она нарисовала толстые деревья, которые, кажется, тянутся вверх к неумолимому небу, их ветви раскинулись, как костлявые пальцы, хватающие облака.

Она добавила мелькающие тени существ, движущихся среди деревьев, и голые участки земли, лишенные жизни. Когда я присматриваюсь, она использует свое мастерство, чтобы добавить слабое мерцание, освещающее некоторые части картины. Это похоже на звездный свет, едва пробивающийся сквозь этот пустынный мир, который она создала на холсте.

И я не могу не ощутить, что именно так она чувствует себя. Ее ангельский свет заперт в такой темноте, что он с трудом может пробиться сквозь нее. В Мэдисон есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд. И мне нужно узнать о ней все. Каждую мелочь. Пока она не будет обнажена для меня. Открытым, блять, холстом.

— Это невероятно выразительно, — говорю я, не в силах отвести взгляд. — Где это место?

— В моем воображении, — говорит она, не отрываясь от своей работы, чтобы посмотреть на меня.

Я тяжело сглатываю.

— Скажи мне, что это значит, — пробормотал я, мой голос был мягким.

У нее перехватывает горло, и она смотрит на меня.

— Ничего. Это просто картина.

Она пытается спрятаться. Она не может спрятаться от меня. Она нигде не может укрыться от меня.

Церковный колокол бьет, сигнализируя, что час пробил. Уже восемь часов, а это значит, что время в клубе окончено.

— Останься здесь, — тихо говорю я.

Элейн подходит к Мэдисон и смотрит на ее картину. Она вглядывается в детали, нахмурив брови.

— Это очень мрачно, — комментирует она, нарушая тяжелое молчание между ними. — Мне кажется, тебе нужно посветлее.

Мэдисон наклоняет голову, на ее лице промелькнул намек на обиду.

— Элейн, — огрызаюсь я.

Глаза Элейн расширяются от тона моего голоса.

— Да, Отец?

— Эта группа поддерживает все творческие начинания. Если тебе нечего сказать, тогда молчи.

— Отец, я просто отметила, что это очень мрачно и депрессивно.

Мне хочется оторвать ей голову. Ей повезло, что мне приходится сохранять самообладание. В моей прежней жизни она была бы разорвана на куски за то, что так разговаривает с моей маленькой ланью.

— Это выразительно и красиво, и я не хочу слышать из твоих уст больше ничего негативного, иначе можешь забыть о приходе в этот клуб.

Элейн качает головой.

— Извини. — Она улыбается Мэдисон, но улыбка полна злобы. — Я не хотела обидеть.

Она поворачивается и уходит, оставляя меня стоять со сжатыми кулаками.

Я отчаянно хочу защитить эту девушку. И это приведет меня к неприятностям. Насилие — моя вторая натура, и бороться с ней трудно.

Я обращаюсь к ней, когда остальные члены группы уходят и мы остаемся вдвоем.

— Расскажи мне историю этой картины, — говорю я.

Воздух между нами трещит от предвкушения, когда я подхожу ближе.

— Отец, я…

— Теперь мы одни, маленькая лань. Зови меня Данте, — бормочу я.

Она кивает.

— Это моя личная картина.

— Ты чувствуешь себя в ловушке? — спрашиваю я.

Ее глаза расширяются.

— Да, — вздыхает она.

— Почему? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Я была в ловушке большую часть своей жизни.

— Не только те девять месяцев, что ты бегала?

— Нет.

Я придвигаюсь ближе, мой взгляд устремлен на ее прекрасные бледно-голубые глаза.

— Скажи мне, от кого ты бежишь. Может быть, я смогу тебе помочь.

Она смеется, но без юмора.

— Никто не может мне помочь.

— Мэдисон, я хочу помочь. — Я хватаю ее за запястье и притягиваю к себе, прижимая ее тело к своему. — Позволь мне помочь тебе.

Я помогу ей. Она должна понять, что теперь она моя. Назад дороги нет. Я не отпущу ее, и если ее муж придет за ней, она не будет убегать. Я убью его. Я убью любого гребаного идиота, которому придет в голову причинить ей боль.

Ее губы приоткрываются, притягивая мой взгляд.

— И что? Позволить тебе помочь мне и нарушить при этом свою клятву. Я не стану причиной, по которой ты их нарушишь.

Я изогнул бровь.

— Думаю, этот корабль отплыл в тот день, когда мы встретились. И я не хороший человек, Мэдисон. Может, сейчас я и священник, но раньше… — Я качаю головой. — Я никогда не хотел ничего так, как хочу тебя.

Она вздрагивает, глаза расширяются, когда она наклоняет голову ко мне. Это безрассудно и глупо — находиться с ней в таком положении в церкви, куда может зайти кто угодно, но я не могу найти в себе силы наплевать на это. Вместо этого я прижимаю свои губы к ее губам и целую ее, впиваясь в них со всеми своим желаниями потребностями.

Мои руки переходят от ее запястий к затылку, пробираясь сквозь волосы. Наши языки исследуют рот друг друга. Я облизываю ее шею, пробую на вкус и дразню, пока она не задыхается от желания.

— Ты нужна мне прямо сейчас, — дышу я ей в губы.

— Но, Данте…

— Перестань беспокоиться о моих клятвах. Я уже нарушил их, и я нарушу их еще миллион раз ради тебя.

Я прикусываю ее нижнюю губу и тяну за нее.

— Позволь мне показать тебе, каким может быть удовольствие между нами.

Она кусает губы, но на них появляется небольшая улыбка. Она кивает, задыхаясь, когда я поднимаю ее и усаживаю на одну из скамей. Наши руки и губы исследуют друг друга с отчаянной жаждой. Я укладываю ее на скамью, просовываю руки под рубашку и играю с ее твердыми сосками.

— Данте, — стонет она, когда я щипаю ее, ее голос тихим эхом разносится по пустой церкви, но меня уже не волнует наше окружение.

Я снимаю с нее рубашку, открывая ее голодному взгляду, стягиваю чашечки лифчика, чтобы обнажить самые совершенные груди, которые я когда-либо видел.

— Мне нужно попробовать тебя на вкус прямо сейчас.

Она