Сумеречные рассказы - Борис Лего

«Интересно, что подумали соседи? – подумал Митяй. – Ведь при встрече спросят. Скажу, отвозил, мол, с помощью знакомых ментов ненужные вещи на дачу».

Тихонов вынес из ванной новое зеркало в бронзовой раме. Амосов хотел открутить итальянский смеситель. Он уже перекрыл стояк, но не нашлось разводного ключа.

Грузчики перекурили на лестнице и понесли диван. Лейтенант аккуратно сложил приглянувшуюся ему одежду в спортивную сумку. Тихонов снял шторы.

Амосов перебрал книги, отложил себе десяток и принялся откручивать тарелку спутникового телевидения. Лейтенант объяснял ему принцип работы тарелки.

«Чтобы малость заработать, – соображал Митяй, – можно сдать одну комнату в квартире. Например, заселить в неё сразу нескольких таджиков. Или сдать всю квартиру, получить аванс, а до приезда жены жить на даче».

Грузчики с лейтенантом спустились вниз и залезли в кузов грузовика.

Опера присели на дорожку, покурили. Тихонов сказал Митяю, чтобы он особо не напрягался и не заморачивался, что всё это суета сует, и взял коробку с люстрой.

Когда они исчезли, в квартире стало просторно и светло, как в покаявшейся душе. Митяй разделся, залез в ванну. Затычка подевалась куда-то вместе с цепочкой.

«Сглазили меня, пойду к ведьме», – подумал Митяй, сел на сливное отверстие, включил прохладную воду и откупорил бутылку шампанского.

Пристрастился мять салфетки в столовой, которую открыл у нас азербайджанский еврей, кормит рабочих коммунальной службы и всех желающих. Маленький, чёрный, пережаренный гражданин по имени Джоник, занесло его с мамашей в край заснеженных гаражей, и вот он здесь втирается в доверие к администрации, даже подкармливает ветеранов, иногда вижу в столовой стариков в орденах и с высохшими мозгами, будь они моложе, закатали бы всех сомневающихся в асфальт. Короче, сижу за столом у окна, передо мной две рыбные котлеты и розовый борщ, смотрю в этот борщ, как в стену, которую надо проломить, чтобы выбраться отсюда, смотрю и – мну салфетки, превращая их в комочки, азербайджанская стряпня подождёт. Не могу остановиться, мну, получая от этого удовольствие, сравнимое с эротическим. Каждый раз переминаю все до единой, вот и сегодня все перемял, опустошил пластмассовую салфеточницу. По этой причине мамаша Джоника, которая следит тут за порядком, стала демонстративно убирать салфетки с моего стола. Каждый раз беру их с других столов, несу обратно и продолжаю мять, переминая все до единой. А к еде не прикасаюсь. Мамаша Джоника молча наблюдает за мной, зверея, но молчит и правильно делает. Мне всё равно, что они думают, жру я у них не в кредит, но вот какая вырисовывается проблема: если я когда-нибудь совершу в столовой убийство, то меня быстро найдёт даже совсем молодой, неопытный следователь, ведь на месте преступления останется множество смятых салфеток. Я ведь их все сомну. Улика. И Джоник с мамашей наперебой подтвердят, что да, этот парень заварил кашу, этот. Так что я, наверно, буду бороться с собой и прекращу мять салфетки. Заставлю себя притормозить. Пройдёт какое-то время, кто-то за это время станет ближе ко мне, кто-то отдалится, кто-то кого-то предаст, кто-то закрутит с кем-то порочную любовь, такую, что будет визжать от наслаждения, распятый на двуспальной кровати с грязным бельём, но долго у меня терпеть не получится, и ноги сами понесут в столовую мять салфетки, ужасно смешно. Но смех смехом, а влагалище мехом, как говорила девушка, певшая в церковном хоре. Сейчас она, кстати, на последней стадии, её вынесли на холодный воздух под иностранные звёзды, и она больше не имеет права смотреть телевизор, это закон такой. А потом я снова уйду в завязку, пройдёт непродолжительное время (уродливый русский язык, ненавижу его всей душой), человечество породит ещё несколько умных вирусов, перед сообразительностью которых можно снять шляпу, мой дом осядет в землю ещё на миллиметр, а я за все эти серые дни не сомну ни одной салфетки, научусь, наконец, вовремя останавливаться, начну контролировать себя по-настоящему – и тогда мир рухнет не сразу, появится отличная возможность вконец разочароваться и не жалеть, когда мой герой тоже окажется на последней стадии, как все, а пока что он идёт по заснеженной улице к зданию администрации, спрятав за пазухой ржавый немецкий штык-нож из крупповской стали, ржавый, но крепкий, история оставляет оружие и свидетельства более реальные, чем все признаки прошедшей недели в спальном районе возле городского парка, поэтому надо действовать. Стало быть, узнали про меня люди свиного епископа правду и стали меня не любить, эти мутные трусливые жополизы, тупые рептилии, а нелюбовь началась с вранья, они долго морочили мне голову, совершенно заморочили мою, страшно сказать, голову, дело дошло до коллективного разглядывания фотопортрета йоркширского терьера с фиолетовой печатью канцелярии патриарха на брюхе. Это внезапное появление холёных собачек – оно всех выводит из равновесия, даже профессиональных миссионеров, минетчиков и мастеров интервью. И все говорят о любви: любовь как польза, польза как что-то полезное, возьмём, например, метиловый спирт. Родина подносит мне стакан – выпей, сынок, а я сую ей с хрустом штык в живот – и бегом из администрации, бегом, следом орут: стой, иуда! Мы заставим тебя поверить в разложение солей муравьиной кислоты! Уж не сомневайся! Держите жирного! Кругом бурьян, отряд под моим командованием сумел отступить в ближайший лес, солдаты лежат, нас не видно, мы вросли в землю по уши, а на той стороне поля суета – возле администрации машины полиции и какой-то мужик в сияющей шапке с восьмиконечным крестом. И коллективное пение, что-то про священную память, жалкие шизофреники. Всё это документально подтверждено, силой печатного слова, гайкой от танка, надетой на внушительный член. И каждый вечер в новостях: не забудьте законопатить щели бечёвкой в соответствии с федеральным законом о явных и неявных конопатках, конопушках и конопляшках, а если вы все передохните, слепые черти, бригада дежурных попов отпоёт недорого. Воздух влажный, комары облепили, экстракт гвоздики не помогает. Попы поют над мёртвыми, а комары – над живыми. Лейтенант Хрюнов тогда всё рассчитал, набросал план, побрился под сосной, прикрепив зеркальце на сучок, и пытался пробраться со своими ребятами в штаб по старой бетонной дороге, но парни попали в засаду, их предали, всех расстрелял какой-то вчерашний школьник с помощью дрона, управление велось из северо-западного штаба ВВС, слышались похрюкивания, самопроизвольно подрагивало, виляя, тонкое и голое продолжение позвоночника. Будьте спокойны, господа, вас побреют, прежде чем заколоть. Всётаки надо принимать меры, как-то выстраивать отношения с реальностью, в которой торжествуют крокодилы, а господь, крутя бедрами, танцует им приватный танец. Я испачкал кровью свой капитанский китель, как жаль. И паспорта нет. Но я научился проходить блокпосты без документов, либо сам себе их рисую. Мы в надёжном укрытии, планета раскалена, 4700 градусов, в пять раз больше, чем в крематории, никакая бактерия не выдержит такое, да здравствует подмена понятий – последнее средство, которое позволит поймать бешеную собаку, бегущую съесть наше солнце. Азербайджанские евреи молчат. Борщ остыл. Котлеты похолодели. И я решил мять салфетки с удвоенной страстью, зачем себе отказывать? Надо наслаждаться, глядя правде в глаза. Так что вынесите отсюда своих идолов, я считаю, что разрушение сосудов головного мозга – это прекрасно! Жаль только, моменты пробуждения забудутся, редкие просветления, ради которых стоит вообще суетиться, но зато придёт знание: кто сильней, того пальто – так говорят незамутненные люди. Бог свиней умер миллион лет назад, нам тоже осталось недолго, поэтому я должен сообщить, что заниматься онанизмом в гостях – абсолютно нормально, это вообще нулевой градус нормальности, точка отсчёта, главная опора моста через реку неудобных противоречий: мне тут гномы поведали позавчера, что один парень пришёл в гости, муж и жена усадили его на диванчик смотреть с ними вместе эротический фильм, а он, красавец, приспустил штаны, достал своего слоника и пошёл гонять. Если рассматривать это как акт феноменологической редукции, то нет разницы, где это делать: в гостях, тайком дома, в здании Совета Федерации Федерального Собрания – не важно. Я смял последнюю салфетку, вставил в обойму надёжного трофейного пистолета заговорённый патрон, и очередной обнажённый бог напоследок танцует для меня, плывёт дым благовоний, мелькает его кофейный зад и розовый анус.