Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

Вместо прощания гетман посоветовал не слишком прижимать мужиков в имении.

— А что? — насторожился Врангель.

— Небезопасно это по нынешним временам. У меня по всей Украине «красные петухи» разгуливают. Как только господа землевладельцы начинают недоимки за семнадцатый год выколачивать, так мужики и подпаливают усадьбы. Ну, «иллюминации» эти — полбеды, а бывает, что и целые семьи вырезают.

— Даже гансы справиться не могут?

— Даже они.

— Может, мне помочь им? Опыт имею... — Врангелю захотелось свести неприятную тему к шутке, но не вышло.

— Устарел твой опыт. В шестом году у мужиков, которых ты драл с отрядом Орлова[15], были лишь топоры да вилы. А нынче — винтовки и пулемёты. Государь император сам и вооружил их. На свою и на нашу голову...

На том и расстались на пороге кабинета, неловко обнявшись. Полумрак помог им разойтись взглядами, полными разочарования и сожаления.

Купеческий сад, как и в мирное время, привлекал публику роскошными цветниками, красивой, похожей на дворец, деревянной беседкой над самым обрывом и чудным видом на Днепр и левый берег, ровно стелющийся в непроглядную даль. С утра до ночи от Царской площади беспечно растекались по округло спускающимся к реке ухоженным аллеям гувернантки с детьми, разодетые компании и пары.

Врангель и сам старался выкроить хоть пару часов — прогуляться с женой, благо плату берут умеренную... Уходящее за городские крыши солнце ещё ласкало последними лучами, а от воды уже тянуло бодрящей прохладой. Лёгкие не могли надышаться любимым с детства ароматом белых акаций... Правда, с темнотой наплывала публика, отчего прогулки по тесноватому саду превращались в толчею.

Каждый вечер на сцене большой эстрады, прикрытой высокой раковиной, неутомимо играл военный оркестр. Смотря по настроению, останавливались наверху у клумбы, позади последнего ряда белых скамеек, или чуть спускались и присаживались где-нибудь с краю. Исполнялись и какие-то малороссийские песни, и популярные вальсы. И даже русские марши иногда... Всё бы хорошо, да вырядили музыкантов в совершенно нелепые зипуны синего цвета и светло-серые шапки, с верха которых свисали набок синие же хвосты, придавая им вид старомодных ночных колпаков.

На просторной и изящной веранде ресторана Купеческого клуба отыскать свободный столик — пообедать, поужинать ли — удавалось с трудом.

Разгуливающая публика задыхалась от веселья. Заразительного, но какого-то нервозного и натужного. Дамы, как никогда оголённые и обворожительные, смеялись громко и зазывно.

Однако это веселье и этот смех всё чаще будили в его душе досаду и раздражение.

Казалось, каждый если не понимал, то чувствовал: киевское благополучие временно и держится лишь на германских штыках. А потому спешил набивать карманы и по-хлестаковски «срывать цветы удовольствия». Всех неодолимо тянуло в прошлую жизнь, и мало кто задумывался о будущем...

Его собственное предчувствие недолговечности гетманской власти обострялось блистательным отсутствием украинских патрулей. Их, а заодно и городовых заменяли странного вида милиционеры: в защитной форме без погон и широкополых, подобных американским, шляпах. А вот серые фигуры немецких патрульных в касках попадались повсюду. Мелькали даже идущие куда-то команды с пулемётами и обозом в несколько телег.

Держались немцы — и здесь отдал им должное — скромно. Особенно солдаты, многие — всего лишь ландштурмисты[16]: добродушные хозяйственные крестьяне из южной Германии, лет под сорок, а то и более, они попросту терялись в большом и богатом городе. Даже тяжёлые каски на головах и карабины «маузер» за сутулыми плечами таскали с заметной неловкостью...

Между тем хлопоты о плацкартах на Бобруйск увенчались успехом. И Киев как-то вдруг опостылел: всё острее раздражал этот по-украински костюмированный пир во время русской чумы.

Ближе к вечеру приподнятость — несколько нервозная, а потому шаткая, — одолела сосущую безысходность. Так подействовало приглашение «на чашку чая» от князя Туманова, бывшего командира 2-го конного корпуса, снявшего квартиру в самом начале Большой Васильковской улицы. Чай устраивался ради генерала Свечина, командовавшего в войну лейб-гвардии Кирасирским полком: состоя теперь на службе у Донского атамана Краснова, тот прибыл к гетману главой «дипломатической миссии». Точнее, ради обещанного им доклада об обстановке на Северном Кавказе, положении донцов и Добровольческой армии.

Поторопился выйти из «Праги», шагал быстро и сосредоточенно — и в запасе осталось больше получаса. А потому, попав на широкий Бибиковский бульвар, решил не отказывать себе в удовольствии пройтись по его прямой как стрела аллее, уходящей под горизонт.

Только что отгремела гроза, и синебрюхие тучи ещё не освободили солнце. Короткий ливень прибил пыль к гранитным кубикам мостовой и асфальту тротуаров, охладил воздух, напоил его возбуждающим ароматом освежённой молодой зелени. Протянувшиеся по обе стороны от аллеи высокие пушистые стенки пирамидальных тополей трепетали и тускло серебрились на ветерке. Тёмно-зелёные ряды жимолости лохматились молодыми светлыми побегами.

Повреждений в изящной железной решётке, ограждающей аллею, не заметил, а вот деревянные скамейки кое-где поломаны, краска потеряла белизну и облупилась. Похоже, у Городской управы ещё руки не дошли отремонтировать и покрасить. Как и подстричь кустарник.

Владимирский собор, выкрашенный в светло-шоколадный цвет, в сравнении с Исаакием показался совсем не нарядным и каким-то приземистым, будто вдавленным в землю. Перед ним роилась, христарадничая, обычная публика — богомольцы в чёрном, нищие и убогие в рубищах. Но преобладали солдаты — на костылях и безрукие, обросшие, в драных шинелях нараспашку...

Квартиру, снятую Тумановым в старом трёхэтажном доме, нашёл весьма скромной.

Небольшую столовую уже заполнили офицеры — человек сорок. И почти все курили. Сизый дым, поднимаясь к потолку, плотно окутывал большой розовый абажур. Каждый приходивший поневоле вступал в разгоревшийся спор. Одни обвиняли гетмана во всех смертных грехах. Другие — и такие преобладали — горячо защищали его, доказывая, что «германская ориентация» — единственно возможная в создавшейся обстановке. Договорились до того, что Скоропадский исправляет роковую ошибку Николая Романова — гибельный союз с республиканской Францией[17] против Германской империи. Некоторые, видимо, уже изрядно где-то выпив, спорили особенно страстно и в выражениях не стеснялись.