Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

Прислуживал молоденький официант из прапорщиков военного времени, нанятый в ближайшей кофейне: без особой сноровки выставлял на стол бутылки с красным и белым вином, графины с водкой и тарелки с закуской. Больше официанта хлопотал вокруг стола сам Туманов.

Не успел Врангель обойти знакомых, здороваясь за руку, и выбрать место у отворенного настежь окна — не глотать бы табачный дым, — как появился Свечин.

Частенько встречал того в Петербурге, а потом и на фронте: не раз сидели за одним столом, были на «ты» и как бы даже в приятельских отношениях. Обычно подтянутый и лощёный, хоть и не очень бравый с виду, Свечин выглядел каким-то помятым и осунувшимся. На бледном лице заметно выделялись набрякшие мешки под глазами и короткие чёрные усики. Но самым примечательным в нём были походная форма русской армии и генерал-лейтенантские трёхзвёздные погоны, на которые все присутствующие, одетые в штатское, воззрились с откровенной завистью.

— Здравствуй, Михаил Андреевич! И ты сюда пробрался... — Врангель одним из первых подошёл к Свечину. — Да ещё в военной форме! И как тебе удалось?

— Вот так встреча! Пётр Николаевич, дорогой... — Широко улыбаясь и раскрывая объятия, невысокий Свечин живо приподнялся на цыпочки, чтобы расцеловаться. — Мне и не сообщил никто, что ты здесь. А я вот на службе в Донском войске...

Туманов, уже заняв место во главе стола и приглашающим жестом указывая Свечину на стул рядом с собой, потребовал тишины.

Почти два часа повествовал Свечин о своём приезде в декабре в Новочеркасск, о встречах с Алексеевым и Корниловым, об участии в апрельском восстании казаков против большевиков и — с чужих слов — о походе Добровольческой армии на Кубань и гибели Корнилова...

Выяснилось — для Врангеля и других это стало неприятным открытием, — что казаки озабочены лишь освобождением Донской области и о походе на Москву даже не помышляют. К офицерам и генералам относятся настороженно, ибо считают их поголовно «старорежимниками». То ли поэтому, то ли из-за собственного казакоманства Краснов неохотно принимает на службу в Донское войско офицеров и генералов, не причисленных к казачьему сословию.

Отношения между Красновым и Деникиным не заладились с самого начала. По возвращении Дабрармии из похода на Кубань Деникин, заместивший убитого Корнилова, довольно самонадеянно попытался подчинить себе донские ополчения. Но получил от ворот поворот: казачье командование прямо заявило ему, что донцы освобождают свою область собственными силами, а потому их власть и армия будут самостоятельными.

А внешняя ориентация развела донское казачество и добровольцев окончательно... Алексеев и Деникин — целиком и полностью на стороне союзников, немцы же — их заклятые враги. А Краснов — германофил уже потому, что немцы заняли часть Донской области с Ростовом и прикрыли её с запада, оружие и снаряжение на Дону отсутствуют и получить их проще всего с Украины.

Дошло до абсурда. Краснов предложил Деникину свои услуги посредника: через него обратиться к гетману за оружием и боеприпасами. Но Деникин категорически отказался, даже через третье лицо, иметь дело со Скоропадским, назвав того «ставленником немцев».

Над Добровольческой армией с первых дней существования витает дух неудачи: Алексеев и покойный Корнилов постоянно ссорились, денег и предметы снабжения получить неоткуда, воюют добровольцы только трофейным, число их никак не превысит 4-х тысяч, командный состав расколот на монархистов и республиканцев, а казаки, донские и кубанские, симпатий к ней не питают...

Едва доклад был окончен, все наперебой кинулись засыпать Свечина вопросами. Многим не терпелось узнать, чем закончились его переговоры со Скоропадским и Эйхгорном. И облегчённо вздохнули и принялись обмениваться подбадривающими взглядами, когда услышали, что немцы разрешили Военному министерству отпустить Донской армии оружие и боеприпасы в обмен на хлеб. Правда, при условии, что они не попадут в руки Добровольческой армии.

Врангеля это настроение не захватило. Напротив, последние слова Свечина задели его неожиданно сильно. И, перебив чей-то вопрос, он резко спросил:

— Почему же ты так однобоко освещаешь обстановку — подробно о казаках и вскользь о добровольцах? Между тем они стоят на правильном пути спасения России, а Краснов с казаками пошёл на поклон к немцам. Разве не так?

Свечин, бросив через всю столовую удивлённый взгляд на сидящего у окна Врангеля, насупился. Восприняв столь резкие слова как незаслуженный упрёк, принялся объяснять, едва не сбиваясь на оправдания: ещё в конце декабря прибыл он из Москвы в Новочеркасск, чтобы вступить в Добровольческую армию, и лишь случай толкнул его, не казака, на работу против большевиков совместно с донцами, а Краснову сама обстановка диктует союзнические отношения с немцами и Украиной...

— ...Согласись, Пётр Николаевич, что с голыми руками воевать против хорошо вооружённого противника нельзя. Поэтому Краснов и прислал нашу миссию сюда. И мы свою задачу выполнили: добились при поддержке гетмана согласия Эйхгорна, и в ближайшее время Донская армия получит всё необходимое снабжение. А там Краснов, в чём я не сомневаюсь нисколько, поделится с Добрармией...

— Значит, не Скоропадский, а именно немцы позволили русским, чтобы бить большевиков, пользоваться русским оружием в обмен на русский же хлеб. Так? Умно, нечего сказать!

— Да если бы не Скоропадский, мы никогда не договорились бы с немцами. Он помогает всем, кто борется за освобождение России, и...

— Одному Вильгельму он помогает — выиграть войну на Западе и расчленить Россию...

Поймав на себе осуждающие взгляды, Врангель осёкся. Едва ли прямота и резкость уместны в этой компании, где большинство явно сочувствует гетману. Разом сбавил тон:

— И почём ты знаешь, что Краснов поделится с Алексеевым? Ведь приезжающие сюда с Дона добровольцы в один голос говорят о недружелюбном отношении донских властей...

Меньше всего Свечину хотелось вступать в словесную дуэль с бароном. Унизительна она и лёгкой победы не сулит: красноречие «Пипера» известно. И в прежние времена мало кто рисковал соперничать с ним в тостах. Разве что балабол Бискупский... И с чего это старый приятель с цепи вдруг сорвался? Откуда взялась эта предвзятость лично к нему? Сам-то предпочёл не на Дон поехать, а в Киев, под защиту своего бывшего командира полка...

Сдерживая себя, достойно парировал:

— Я удивляюсь, Пётр Николаевич, как можешь ты доверять подобным бродячим осведомителям. И зачем они приехали сюда? Отчего не продолжили борьбу в рядах Добрармии? Не дезертиры ли они?

Туманов поспешил воспользоваться старшинством в чине и правами хозяина: решительно прекратил спор, грозящий разгореться в ссору. Свечин столь же вспыльчив и боек на язык, как барон. Сорвётся ещё, и найдёт тогда коса на камень, только искры полетят...

Возвращался Врангель в «Прагу» в настроении самом отвратительном. И ничто вокруг его не улучшало.

Ярким освещением — исправным электрическим фонарям помогали окна ресторанов, кофеен и кондитерских, витрины магазинов и кинематографов — Крещатик тужился уподобиться Невскому. По мостовой чванливо катили открытые экипажи на резиновых шинах. Высокомерно сигналя, пробивали себе дорогу автомобили. Ползли по рельсам полупустые трамваи, звеня и отбрасывая вперёд и в стороны тошнотворно жёлтый свет. Аляповатые вывески торгово-промышленных заведений громоздились одна на другую, закрывая фасады до самых крыш. Праздно гуляющая по широким тротуарам публика разоделась с вызывающей роскошью. Разговоры велись неестественно громко, и их весёлость была насквозь фальшивой. Из распахнутых окон ресторанов вырывалась визгливая музыка. Дородные лихачи в приплюснутых котелках настырно зазывали «прокатиться».