Наследники Скорби - Алена Харитонова

— Вырасту — ноги переломаю гаду!

Девушка усмехнулась:

— Если нужда будет, я и сама переломаю. А ты что не остался?

— Да ну их, — шмыгнул паренек носом, — мать плачет, отец сердится, а Елька со Стешкой на посиделки улизнуть хотят. Чего я там не видал?

Лесана с тоской вспомнила про посиделки, на которые ее уже никогда не позовут. Кому нужна там девка, в парня ряженая, да еще и иного парня ловчее? При такой удаль молодецкую являть — только позориться, мигом за пояс заткнет. Да и ей что делать там? Хоровод вести в портах? Или прясть в уголке, надеясь, что заметит рукодельницу какой красавец, выманит в сени — целоваться? Да и нужны они ей — целоваться с ними?

А сестрам — стыда не оберешься. И так, поди, все глаза выколют, вспоминая старшую. Еще и сватов засылать побоятся — в этакий-то дом, где девка-парень уродилась… Мать вон и так не знала, куда глаза прятать. Отец чуть под землю не провалился. А у них Стояна на выданье. Не приведи Хранители, старшая сестра младшей судьбу сломает…

Эх, не ко двору пришлась выученица Цитадели. Прав был Клесх, когда говорил, что нет у обережника ни семьи, ни родни. Ломоть он отрезанный. Везде чужой.

Лесана шла, а по щекам медленно катились слезы. В родной веси родные же люди ее стыдились. Ее — бескосую, тощую, одетую в черное мужское облачение, с грозным оружием у пояса. Стыдились и боялись, что невольно навредит. Хотелось в голос закричать от такой несправедливости, но молчать приходилось. Знамо дело, правы и отец и мать. По-своему правы. Она — Лесана — уедет, а им в этой деревне жить год и другой, и третий, внуков растить. А какие внуки, если за спиной шептаться будут постоянно?

Шагающий рядом Руська словно чувствовал сестрину боль. Сжимал ее жесткую ладонь теплой ручонкой и сурово молчал. Ну девка, что с нее взять? Пусть поплачет.

— Ты не реви, — наконец назидательно заговорил он. — Чего реветь-то? Я тебя, хочешь, в лес сведу? Там в овраге берлога старая. Знаешь, здоровая какая? Ты там круг очертишь, мы и переночуем. Идем? Я пирогов вот набрал. — И он важно кивал на берестяной туесок, который собрала ему кузнецова жена.

— А не забоишься, в лесу-то ночевать? — удивилась сестра, спешно вытирая лицо рукавом.

— С тобой? Нет.

Лесана хмыкнула и отправилась в дом за войлоком и овчинным тулупом.

…Идя с братом по лесу, девушка не могла понять: кого он ей напоминает? То ли щенка любопытного, то ли волчонка, что впервые вышел на охоту. Руська носился кругами, без опаски совал нос куда ни попадя, и заливисто хохотал, если доводилось споткнуться и упасть, зацепившись ногой за корягу или торчащую из земли кочку. А сестра неведомым чутьем понимала — нет в нем страха. И в который раз думала: права ли была, что жилу затворила, лишила естества, данного природой?

А Русай ни о чем не думал. Ему просто было радостно от того, что сестра рядом. И хотелось стать таким, как она: ничего не бояться, ходить, где хочет и когда хочет. Спать под открытым небом и смотреть на звезды. Стыдно сказать, но в первую ночь он долго лежал без сна и смотрел на мерцающие высоко в небе огоньки.

— Лесан, а возьми меня с собой в Цитадель? — просил Руська.

— Нет. В Крепость только тех берут, в ком Дар горит, а у тебя его нет, — соврала — и так на душе муторно стало!

Видела же, как горят глаза мальчишки, как тянется он к ратному делу.

— Может, ты его не видишь? — Паренек не терял надежды.

— Прости, — теплая рука потрепала светлые вихры, — нет в тебе Силы.

— Все равно ратоборцем стану, — упрямо шмыгнул носом братец.

— Подрасти сначала, — засмеялась девушка. — А пока пойдем посмотрим лог. Проверить хочу, волколаки не ходят ли тропой тамошней.

День они гуляли по лесу. Целую ночь говорили. Впервые за все время, что Лесана отдыхала в веси, было ей хорошо и спокойно. Рядом находился тот, кто ее принял, по-детски безоглядно, всем сердцем. Не сторонился, не боялся.

— Лесан, а ты по дому сильно скучаешь? — уже когда начало светать, вдруг спросил молодший, позевывая.

— Сильно, — обняв брата, прошептала, зарываясь носом в вихрастую мальчишечью макушку, девушка.

* * *

Уезжала она на следующий день. Мать собрала в заплечник еды, сунула в кузовок вареную курицу, дикого лука, теплых масленых лепешек, прошлогодних соленых грибов. Прощались во дворе. Провожать себя до околицы Лесана не позволила.

Млада тихонько плакала, Юрдон неловко переступал с ноги на ногу, не зная, что сказать. Стояна виновато отводила глаза: теперь — за несколько мгновений до разлуки — ей было стыдно, что стеснялась сестры. Елька шмыгала и терла глаза, жалея всех: Лесану, которая все равно казалась незнакомой и чужой, мать, отца, Стояну и даже Руську, держащегося изо всех сил, чтобы не зареветь.

— Ну, не поминайте лихом; глядишь, приеду через год-другой, — Лесана легко забросила себя в седло и стронула лошадь с места.

За спиной заскрипели ворота. На душе было светло. Ни сожаления, ни грусти.

Она уехала, так и не обернувшись.

…Через два дня девушка достигла росстаней, на которых пять лет назад повстречала Тамира и Донатоса. В тени старого вяза, привалившись спиной к могучему дереву, дремал мужчина. Рядом пасся расседланный стреноженный конь. На костре бурлила в котелке ушица.

— Эй! — девушка спешилась и подошла.

Клесх лениво открыл глаза.

— Чего орешь? Ух

у

помешай.

Лесана порывисто наклонилась и обняла наставника.

— Повидалась? — спросил он, похлопав ее по спине.

— Угу.

— Ну что? Больше к родному печищу не тянет? — понимающе улыбнулся крефф.

— Нет, — ответила выученица, а потом гневно спросила: — Знал ведь? Отчего не сказал?

— А ты поверила бы? — удивился собеседник.

Девушка в ответ лишь покачала головой.

— То-то и оно. Давай сюда уху, поедим, да поехали. Я тебя вчера еще ждал.

— Куда поехали-то? — спросила Лесана, помешивая ароматное хлебово.

— Домой.

Домой…

Она улыбнулась. На сердце сделалось легко.

* * *

Когда ворота Цитадели распахнулись, стояло раннее утро. Солнце только-только поднималось над кромкой леса, но в низинах кое-где еще висел туман.

Двое всадников верхом на гнедых лошадях выехали из Крепости. Вершники были облачены один в коричневое, другой в серое одеяния и, судя по тяжелым переметным сумам, снарядились в долгую дорогу.

— Мира в пути, — пожелал в спины уезжающим выученик, стоящий у ворот.

— Мира в дому, — последовал брошенный в один голос ответ.