Маленькие пташки - Анаис Нин

— Больше страсти, вкладывай в это больше страсти!

Я попыталась вспомнить, как русский целовал меня, когда мы возвращались с танцев, и это помогло мне расслабиться. Мужчина в очередной раз поцеловал меня. И тут я заметила, что он прижимает меня к себе сильнее, чем нужно, и что ему совсем необязательно было бы засовывать язык мне в рот. Он сделал это так стремительно, что я не успела отстраниться. Иллюстратор приступил к следующей сцене.

Мужчина сказал:

— Я уже десять лет работаю натурщиком и никак не могу понять, почему художникам всегда требуются молодые девушки. У них же нет ни опыта, ни выразительности. В Европе молодые девушки твоего возраста, лет до двадцати, никого не интересуют. Они либо в школе, либо дома. Они начинают представлять интерес только после того, как выходят замуж.

Пока он говорил, я думала о Стивене. Я вспоминала, как мы с ним лежали на горячем песке. Я знала, что Стивен меня любит. Мне хотелось, чтобы он мной овладел. Мне хотелось побыстрей стать женщиной. Мне не нравилось, что я все еще девственница и вынуждена защищать свою честь. Мне казалось, что всем известно, что я девственница, и поэтому им особенно хочется покорить меня.

В тот вечер мы вместе со Стивеном вышли на прогулку. Каким-то образом мне надо было ему в этом признаться. Я должна сказать ему, что существует опасность, что меня могут изнасиловать, и поэтому лучше, чтобы первым был он. Нет, тогда он слишком встревожится. Как же мне сказать ему об этом?

У меня была для него новость. Теперь я стала натурщицей высшего класса. Я получала больше приглашений, чем кто-либо в клубе. Меня приглашали чаще, потому что я была иностранкой и имела необычное лицо. Мне часто приходилось позировать по вечерам. Про все это я и рассказала Стивену. Он испытывал гордость за меня.

— А тебе нравится позировать? — спросил он.

— Нравится. Мне нравится быть с художниками, смотреть на их работы — на плохие или хорошие, мне нравится сама атмосфера, истории, которые я там слышу. Там все меняется, никогда не бывает одинаковым. В этом есть романтика.

— А они… они занимаются с тобой любовью? — спросил Стивен.

— Нет, если только я сама этого не захочу.

— Но они пытались?..

Я заметила, что он встревожен. Мы шли к моему дому от железнодорожной станции по темным полям. Я обернулась к нему и подставила губы. Он меня поцеловал. И тогда я сказала:

— Стивен, возьми меня, возьми меня, возьми.

Он был совершенно ошеломлен. Я бросилась искать прибежища в его сильных руках, мне хотелось ему отдаться и разом со всем покончить, хотелось стать женщиной. Но он был совершенно бесстрастным, испуганным.

— Я хочу на тебе жениться, но не могу сделать этого прямо сейчас, — сказал он.

— Женитьба меня совершенно не волнует.

И тут до меня дошла причина его удивления, после чего я сразу успокоилась. Меня безмерно разочаровала его старомодная позиция. Момент прошел. Он решил, что это была просто вспышка слепой страсти, что я потеряла голову. Он был даже горд, что удержал меня от этого внезапного порыва. Я отправилась домой, легла в постель и разрыдалась.

Один иллюстратор попросил меня попозировать в воскресенье, поскольку ему нужно было срочно закончить какой-то плакат. Я согласилась. Когда я пришла, он уже работал. Было утро, и здание казалось безлюдным. Его мастерская находилась на тринадцатом этаже. Плакат был уже наполовину готов. Я быстро переоделась в вечернее платье, которое он мне выдал. Казалось, что он не обращает на меня ни малейшего внимания. Он довольно долго продолжал рисовать, и я почувствовала, что устала. Он заметил это и предложил сделать перерыв. Я прохаживалась по мастерской и рассматривала картины. Преимущественно это были портреты актрис. Я спросила его, кто это такие. Он во всех подробностях рассказал об их сексуальных пристрастиях:

— Видишь эту, ей требуется романтика. Это единственный способ сблизиться с ней, причем сделать это весьма трудно. Она из Европы, и ей нравится изысканное ухаживание. Я был вынужден отказаться от этого на полпути, поскольку для этого требовалось слишком большое напряжение. Впрочем, она была очень красивой, и уложить такую женщину в постель всегда весьма заманчиво. У нее были красивые глаза, отрешенный взор, как у некоторых индийских мистиков. Всегда любопытно, как они поведут себя в постели.

Но я знал и других сексуальных ангелочков. Всегда любопытно наблюдать, как они меняются. Эти ясные глаза, в которых можно утонуть, эти тела, способные принимать столь изящные и обворожительные позы, эти нежные руки… как все это может меняться, когда охватывает желание! Сексуальные ангелочки! Они удивительны, потому что всегда приносят удивление, всегда меняются. Я могу, например, предвидеть, что ты, которой, похоже, никогда не касались, начнешь кусаться и царапаться… Я уверен, что даже голос твой станет другим, — я уже наблюдал подобные перемены. У некоторых женщин голос звучит как поэзия, разносится неземным эхом. Потом же он меняется. Меняются глаза. Я убежден, что все эти легенды про людей, способных по ночам превращаться в каких-нибудь животных, — например, истории про волков-оборотней, — были придуманы мужчинами, которые замечали, как ночью из идеализированных, почитаемых созданий женщины превращались в животных, и на основании этого делали вывод, что они кем-то одержимы. Но я-то знаю, что на самом деле все обстоит значительно проще. Кажется, ты еще девственница?

— Нет, я замужем, — возразила я.

— Неважно, замужем ты или нет, но ты еще девственница. Я в этом уверен, а я еще ни разу не ошибался. Если ты замужем, значит, твой муж еще не сделал из тебя женщину. Ты об этом не сожалеешь? Не ощущаешь, что упускаешь время, поскольку настоящая жизнь начинается с ощущений, с того момента, когда ты станешь женщиной?..

Это настолько точно соответствовало тому, что я чувствовала, моему желанию испытать новые ощущения, что я промолчала. Мне было неприятно признаться в этом незнакомцу.

Я сознавала, что мы с иллюстратором совсем одни в пустом здании в его мастерской. Мне было грустно оттого, что Стивен не понял моего желания стать женщиной. Я совсем этого не боялась, но с каким-то фатализмом желала найти кого-то, в кого могла бы влюбиться.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он, — но для меня все это не имеет ни малейшего значения, если только женщина сама не хочет меня. Я никогда не мог заниматься любовью с женщиной, которая меня не хочет. Когда я тебя впервые увидел, то подумал, как прекрасно было бы стать твоим первым мужчиной. В тебе есть нечто такое, отчего мне кажется, что у тебя впереди много любовных историй. И мне хотелось бы быть первым. Но только если ты сама этого захочешь.

Я улыбнулась:

— Именно это я и подумала. Это может произойти, только если мне самой захочется, я же этого не хочу.

— Тебе не следует придавать этой первой уступке слишком большого значения. Я считаю, что все это было придумано людьми, которые хотели сохранить своих дочерей для замужества, предполагая, что мужчина, который первым ею овладеет, будет иметь над ней полную власть. Мне это кажется предрассудком, который был придуман, чтобы предостеречь женщин от беспорядочных связей. На самом же деле все обстоит иначе. Если мужчина сможет заставить женщину полюбить себя, если он сможет возбудить женщину, то она будет к нему привязана. Но этого невозможно достичь, просто сломав ей целку. На это способен любой мужчина, но женщина останется при этом неразбуженной. Тебе известно, что многие испанцы именно так берут своих жен и имеют от них множество детей, но никогда не доставляют им сексуального наслаждения, исключительно для того, чтобы быть уверенными в их верности? Испанец уверен, что наслаждение нужно оставлять для любовницы. В сущности, когда он видит, что женщина получает удовольствие от секса, у него сразу же возникает подозрение в ее неверности и даже в том, что она проститутка.