Каштановый человечек - Сорен Свейструп

– Мне это прекрасно известно. – Генц снимает очки и смотрит на нее. – Я же говорю только, что отпечаток…

– Значит, это ошибка.

– Это не ошибка. Я проверял все снова и снова целых три часа, потому что не привык утверждать то, в чем не до конца уверен. А вот теперь я уверен абсолютно. По пяти фрагментам полное соответствие.

Хесс все это время пребывал как бы на заднем плане и возился со своим мобильником, но тут он поднимается со своего места, и по его виду Тули́н понимает, что европоловец насторожился. Генц сдержанным тоном объясняет ему, по какой дактилоскопической системе он работает, и Хесс говорит, что точно такой же системой для идентификации личности по отпечаткам пальцев пользуются в Европоле. Генц прямо-таки расцветает: никак он не ожидал, что гостю знакома эта методика, однако тот не разделяет его энтузиазма, но зато задает неожиданный для остальных участников беседы вопрос:

– А кто такая Кристине Хартунг?

Тули́н отрывает взгляд от отпечатка пальца и заглядывает ему в разного – голубого и зеленого – цвета глаза.

Дождь перестал, но футбольные поля вокруг спортивного зала все так же пустынны. Он видит, как одинокая фигурка проходит между деревьев и направляется через поля, мокрое искусственное покрытие которых сверкает под светом прожекторов. И только когда минует последние ворота и приближается к бетонному ограждению пустой парковки, он убеждается, что это и вправду она. Девочка одета точно так же, как и в тот день, когда пропала, и походка ее знакома ему до боли – по этой походке он всегда узнает ее среди тысяч других детей. Увидев его машину, она сразу же бросается к ней, шапочка падает на землю, луч прожектора выхватывает ее лицо, и он видит ее широкую улыбку. Щеки у нее покраснели от холода, он уже чувствует ее запах и предвкушает, как обнимет ее, когда она прижмется к нему. Она громко смеется и подзывает его к себе, что столько раз происходило ранее, и сердце его готово разорваться, когда он распахивает дверцу, прижимает девочку к груди и начинает крутиться вместе с нею вокруг себя…

– Ты о чем задумался? Поехали.

Задняя дверца с треском захлопывается. Стиин Хартунг просыпается, не совсем понимая, что происходит. Он задремал, сидя за рулем и прижавшись щекой к окну. Сын в тренировочном костюме расположился на заднем сиденье со своими сумками и ракетками. Мимо них проезжают на велосипедах другие дети, посматривая на Стиина через окно и пересмеиваясь друг с другом.

– Ты закончил?..

– Поехали!

– Сейчас, только ключи найду.

В поисках ключей Стиин открывает дверцу, в салоне загорается свет, и наконец он находит связку, валявшуюся на коврике под рулем. Сын же его глубоко вжимается в кресло и сидит в такой позе, пока мимо проезжают другие дети.

– А, вот они, – Стиин захлопывает дверцу машины. – Хорошо прошла тре…

– Ты больше не забирай меня, ладно?

– Что ты имеешь в виду?

– Весь салон провонял.

– Густав, я не знаю…

– Я тоже по ней тоскую, но я ведь не пью!

Стиин останавливает машину. Он глядит на деревья и словно бы ощущает вес мертвых мокрых листьев, нападавших на его могилу. В зеркало заднего вида ему видно лицо сына, уставившего в окошко тяжелый взгляд. Ему всего одиннадцать, и фраза его, по идее, должна была бы прозвучать комично, но Стиина она вовсе не рассмешила. Он хочет сказать, что мальчик ошибается, и громко и искренне рассмеяться, пошутить, чтобы сын расплылся в улыбке, – ведь он перестал улыбаться с той поры, как Стиин начал пить.

– Прости… Ты прав.

Взгляд Густава не меняется. Он просто разглядывает пустую парковку.

– Я неправильно себя вел. Я соберусь и наверняка…

В ответ опять молчание.

– Я понимаю прекрасно, ты мне не веришь, но я так и сделаю. Последнее, чего бы я хотел, так это чтобы ты огорчался из-за меня. О’кей?

– А можно я с Калле поиграю до ужина?

Калле – лучший друг Густава, да и живет он на их улице.

– Да-да, конечно.

– И что дальше?

– А дальше в дело вступила оппозиция. Они просто рвали и метали. Помнишь ту, в роговых очках, из «Единого списка»?[7]

Стиин стоит у газовой плиты, пробует готовящееся блюдо и с улыбкой кивает. Фоном играет радио. Роза наливает в бокал красное вино и собирается налить и ему, но он останавливает ее жестом.

– Это та, что надралась на рождественском обеде? Которую домой отправили?

– Да, именно она. Вдруг поднялась с места в центре зала и принялась поливать премьера, а председатель Фолькетинга попытался заставить ее сесть на место, однако безуспешно. Но тут она и на председателя накинулась. А еще раньше отказалась встать, когда в зал вошла королева, за что половина парламента стала ей ухать. Ну а под конец до того распалилась, что отбросила свои бумаги, и те вместе с ее ручкой и очешником разлетелись по всему залу.

Роза рассмеялась, и Стиин улыбнулся ей в тон. Он уже и не помнил, когда они в последний раз вот так мирно беседовали на кухне, но ему представлялось, что было это давным-давно. Он выбросил из головы все, о чем ему было невыносимо думать и что могло бы огорчить ее. Их взгляды, в которых еще не погасла улыбка, встретились, и целое мгновение они молчали.

– Я так рад, что у тебя выдался удачный день…

Она кивает и делает глоток вина – слегка поспешный, на его взгляд, – но по-прежнему улыбается.

– Да, кстати, ты не слышал о новом спикере фракции Датской народной партии?

Раздается звонок ее мобильного телефона, лежащего на кухонном столе.

– Ладно, я потом тебе расскажу. А пока переоденусь и заодно поговорю с Лю о завтрашней докладной.

Роза берет телефон и, поднимаясь по лестнице на второй этаж, начинает разговор. Стиин высыпает рис в кипящую воду, и в этот момент звонит дверной звонок. Это его ничуть не смущает – наверняка Густав возвращается от Калле и не желает рыться в карманах в поисках своего ключа…

Дверь в громадную виллу открылась, и, увидев лицо Стиина Хартунга, Тули́н сразу же пожалела, что они сюда заявились. На нем передник, в руке дециметровая мерка с оставшимися на дне рисинками – дело ясное, отпирая дверь, он совсем не ожидал увидеть на пороге их с Хессом.

– Вы – Стиин Хартунг?

– Да.

– Извините за беспокойство. Мы из полиции.

Хартунг меняется в лице. Точно у него что-то сломалось внутри или он словно возвратился к действительности, о существовании каковой на миг позабыл.