Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

в нем заметна большая перемена: из упорно молчаливого он стал общительнее, и можно надеяться, что будет доведен до сознания как в отношении преступных замыслов, так и сообщников его».

Все средства будут допущены для раскрытия истины… Комиссия вынуждена к самым деятельным и энергичным мерам… Какие средства, какие меры, какие пытки были пущены в ход? Преступник был приведен в состояние изнеможения, был истомлен… приемами физического воздействия или мерами духовного мучительства? Или было и то и другое? Уже непрерывности допроса самой по себе достаточно было для того, чтобы расшатать самый крепкий организм. При свете впервые оглашаемых, извлеченных из архивов всеподданнейших донесений приобретает и полную силу достоверности приведенный П.А. Кропоткиным в «Записках революционера» рассказ жандарма о Каракозове: «Хитрый был человек. Когда он сидел в крепости, нам велено было не давать ему спать. Мы по двое дежурили при нем и сменялись каждые два часа. Вот сидит он на табурете, а мы караулим, станет он дремать, а мы встряхнем его за плечи и разбудим. Что станешь делать? Приказано так. Ну, смотрите, какой он хитрый. Сидит он, ногу за ногу перекинул и качает ее. Хочет показать нам, будто не спит, сам дремлет, а ногой все дрыгает. Но мы скоро заметили его хитрость, тоже передали и тем, что пришли на смену. Ну, и стали его трясти каждые пять минут, все равно, качает он ногой или нет. «А долго это продолжалось?» – спросили жандарма. «Долго – больше недели» [Кропоткин П. Собр. соч., т. 1. Записки революционера. Изд. 3-е. М., 1918, с. 197–198. В этом рассказе неверно, быть может, указание на место действия – крепость: происходило это в III Отделении, где именно жандармы и могли действовать. В появившейся в 1866 году любопытнейшей брошюре «Белый террор, или Выстрел 4 апреля 1866 г. Рассказ одного из сосланных под надзор полиции» (цитирую по 3-му изданию, с. 8) находится указание на бессонницу как средство пытки, но это указание осложнено еще другими подробностями о мерах физического воздействия; к этим указаниям никаких параллельных мест в архивных делах пока не нашлось]. Мы располагаем в настоящее время свидетельством такого авторитетного человека, как Черевин, принимавший деятельное участие в следственной работе по делу Каракозова. Так как члены комиссии, по объяснению Черевина, утвердились в мнении, что преступник должен быть поляк, то при неуклонном допросе они поступали с ним бесчеловечно: «Допросы продолжались безостановочно по 12–15 часов. В течение этого времени допрашиваемому не позволялось не то чтобы сесть, но даже прислониться к стене. Ночь не была покоем, ибо в течение оной его будили раза 3 в час, заговаривая с ним, но преимущественно по-польски и воображая, что спросонья преступник проговорится» [Записки П.А. Черевина. Новые материалы по делу Каракозова. Изд. Костромского научного общества по изучению местного края. Кострома, 1918, с. 5].

Две задачи были у следователей по каракозовскому делу: 1) добраться до корней и нитей, вызнать все подробности, выловить всех причастных, хотя в самой ничтожной мере, к руководителям заговора, самому Каракозову, Ишутину, Худякову, и все эти нужные сведения получить из уст самих обвиняемых и 2) дискредитировать самое дело и самих участников, заставив их самих возненавидеть дело, принести раскаяние, вознести хулу на самые сокровенные свои помышления, чаяния, произнести проклятие своим верованиям и убеждениям. Работа следователей производилась in anima vili, над живыми душами… Когда работа следователей приводила к успешным, желанным для них результатам, то живые души оказывались в великом унижении. Святилище души бывало оскорблено, смято, затоптано. И самый организм человеческий нередко не выдерживал душевного сотрясения; если рассудок и не угасал окончательно, то человек просто «трогался». Такое душевное потрясение пережили в Алексеевском равелине три главных лица процесса 1866 года: сам Каракозов, едва ли бывший в себе в свой предсмертный час, Ишутин и Худяков, кончившие сумасшествием [О допросах в комиссиях см. подробности в автобиографии И.А. Худякова (Женева, [18]82) и в цитированной выше брошюре «Белый террор» и т. д.].

Предательство и обман – вечное орудие следователя. Предателей и доносчиков было много в каракозовском процессе; обильно практиковались и обманы, когда выпытывание натыкалось на препятствия. Своеобразный обман употребил и граф Муравьев: он принудил Н.А. Ишутина к непосредственному воздействию на Каракозова, разрешив ему, вернее, может быть, заставив его, писать Каракозову, умолять его не запираться, не губить своим молчанием других. Каракозов изнемогал под действием бесчисленных и разнообразных, деятельных и энергичных мер… С каким жгучим чувством он должен был в своем одиночном заключении читать такие письма нежно любимого им брата: «Митя! Мне передано, что ты желаешь, чтобы я тебе написал, исполняю твое желание. Мне обещано и на будущее время с тобой переписываться, ежели ты будешь откровенным. Мне говорили, что ты не высказываешь всю истину. Я тебя уверяю, что те люди, которые тебя подбили на такое преступление, эксплуатировали тебя: у них и в виду не было блага родины. Это просто честолюбцы. И потому их нечего скрывать. Говори всю истину. Этим ты спасешь близких тебе. И откровенным, беспристрастным изложением всего дела дашь возможность комиссии судить об наших отношениях к тебе правильно. Чем и объяснится моя невинность. Я здоров и весел. Ради любви ко мне и к близким твоим говори истину без утайки. Чем скорее ты объяснишь, тем скорее я и товарищи освободятся. Твой брат Ишутин». Эта записка писана 28 апреля. Позднее написана другая: «Митя! Если ты не высказал откровенно свои отношения к известной тебе партии, то выскажи, ибо откровенным изложением ты облегчишь свою участь и также объяснишь мою и знакомых тебе непричастность твоему преступлению. Чем докажешь свою любовь ко мне. Ожидающий от тебя облегчения брат твой Ишутин».

Но кроме предательства и обмана следователи в процессе Каракозова широко использовали как средство воздействия религию. На помощь следователю и тюремщику пришел священник с молитвой на устах, с крестом в руках. Священническое увещание было формальной принадлежностью старого, дореформенного следствия; впоследствии оно сменилось обрядом присяги, но Особая следственная комиссия священническое увещание обратила в священническую пытку, пытку в самом точном смысле этого слова. Архивные тайники, хранящие суровое молчание о физических способах воздействия на заключенных, открывают перед нами материал исключительного своеобразия и позволяют нам вписать эффектную страницу в историю внутренней жизни Алексеевского равелина.

2

Читатель не оставил без внимания приведенные выше упоминания во всеподданнейших докладах о священническом, тоже непрерывном, увещании и спешном разрешении, в изъятие из всех правил, отцу Полисадову посещать Каракозова в равелине. Остановимся подробнее на роли о. Полисадова в каракозовском процессе, воспользовавшись его письмами, бережно