Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - Павел Елисеевич Щеголев

Предварительно несколько слов об отце Полисадове [см. в «Русском биографическом словаре» и в «Словаре профессоров С.-Петербургского университета»]. В свое время протоиерей Василий Петрович Полисадов (род. в 1815, ум. в 1878 году) славился как проповедник-импровизатор. Карьера его несколько необычайна. Воспитанник Московской духовной академии, он был по окончании курса преподавателем С.-Петербургской духовной семинарии и священником семинарской церкви. В 1847 году он был назначен за границу, в Женеву, состоять духовником великой княгини Анны Федоровны; в 1849–1853 годах он был священником русской миссии в Париже, 1854–1857-м – настоятелем нашей посольской церкви в Берлине. В 1858 году он возвратился в Россию и был назначен настоятелем С.-Петербургского Петропавловского собора и профессором богословия С.-Петербургского университета. Он вошел в славу как проповедник, за границей он даже издал свои проповеди на французском и немецком языках. Но прославленное красноречие отца Полисадова, насколько мы можем судить теперь по отзывам современников и печатным образцам, было красноречием дурного тона. Риторическое словоизвитие, скучная закругленность фразы не закрывают от нас бедного содержания. По-видимому, проповедник заслушивался сам себя и увлекался до того, что становился смешным. Один из университетских слушателей оставил такую злую характеристику Полисадова-профессора [Пеликан А.А. Во 2-й половине XIX в. Студенческие годы в СПб. Университете. – Голос минувшего, 1915, апрель, с. 172–173]: «На лекциях Полисадов, чтоб привлечь к себе слушателей, до безобразия паясничал и городил зачастую непроходимую чушь, облекая ее притом в самые суконные формы. В моей памяти остались кое-какие тирады, которые привожу во всей их неприкосновенности: «Ум человеческий, единожды став на точку сомнения, все катится вниз по покатости, пока не дойдет до нигилизма, а нигилизм мы можем уподобить орешку, который не в силах раскусить; мы везем его в Лондон, под всесокрушающий молот (тогда в Англии только что был изобретен паровой молот чудовищной силы), и от орешка остается прах, т. е. nihil [ничто (лат.)], – отсюда нигилист. Ergo [поэтому (лат.)], чего мы не можем понять, уразуметь, раскусить, то мы разбиваем, уничтожаем, отрицаем, обращаем в прах, т. е. в nihil, и становимся нигилистами». Подобными же наглядными примерами Полисадов любил украшать свою речь даже тогда, когда она касалась доказательства религиозных истин. Так, в доказательство, что «вера без дел мертва есть», он приводил такой пример: положим, у нас имеется flacon [флакон (фр.).], в нем заключены две жидкости – желтая и голубая, два невзрачные сами по себе цвета, а попробуйте только их взболтать, смешать, и у вас получится прелестный вер де гри».

Красноречие Полисадова-проповедника нашло оценку в «Колоколе». Герцен в № 77–78 (от 1 августа 1860 года) напечатал заметку под заголовком «Законоучитель Полисадов и его меры распространения «Колокола»: «21 июня (1 июля) в 1 кадетском корпусе происходила присяга нововыпущенных из кадетских корпусов офицеров. При присяге, рассказывают петербургские журналы, законоучитель СПб. университета Полисадов произнес слово. Богокрасноречивый проповедник советовал ревностное занятие чтением. «Что же читать?» – вопрошал он. – «На это трудно ответить, – благоответствовал он, – но легко сказать, чего читать не следует. Не следует читать тех запрещенных сочинений, которые ходят тайком и, как волки хищные, губят религию и государство». После этого мы обеспечены, каждый молодой офицер примется за хищных волков».

По должности настоятеля крепостного собора Полисадову приходилось отправлять требы для заключенных в крепости, совершать таинство исповеди и причастия. Эту его деятельность оценило начальство со своей точки зрения и воспользовалось его проповедническими талантами и его пастырскими обязанностями для целей сыска и получения признаний от заключенных. Особенно прошумел Полисадов в 1863 году, когда в часовне Спасителя было совершено зверское убийство и взятый с уликами убийца, солдат Гудзевич, упорно отказывался от сознания. Довести его до сознания поручено было отцу Полисадову. Последний сам оставил многоглаголивое описание своей пастырской и проповеднической обработки Гудзевича. Долго он бился с ним, но безрезультатно. Только после того как полиция употребила старое, испытанное средство и убийца открылся подсаженному на сей предмет в камеру заключенному, Полисадов исторгнул необходимое для суда сознание. Пришлось Полисадову вслед за тем совершить предсмертную исповедь и дать последнее напутствие осужденному на смерть убийце. Полисадов подробнейшим образом и с нескрываемым удовольствием расписал всю историю своих отношений к Гудзевичу, действие слова Божия на душу преступника, изобразил процесс превращения преступника в святого, примирения его с Богом и т. д. [См. статью Полисадова «Смерть преступника Гудзевича». – Духовная беседа, 1864, № 13 и отд. отт. (имеется в Государственной Публичной библиотеке). Статья – своего рода литературный раритет.] За Полисадовым был опыт обращения с политическими заключенными. Их он тоже должен был наставлять на путь истинный, а заодно и приводить к раскрытию обстоятельств, полезных для следствия. В 1863 году Полисадов взялся, между прочим, за обращение Н.А. Серно-Соловьевича, сидевшего в Алексеевском равелине, но политик дал хороший отпор священнику. Об этом свидетельствует их любопытнейшая переписка, сохранившаяся в архивных делах. Полисадов «ласкал себя надеждой, что между ними установятся довольно частые письменные сношения»: «Вы поверяли бы мне ваши сомнения и мысли о разных предметах веры и жизни христианской, а я бы отвечал вам. Из этого составился бы томик под названием «Переписка между арестантом NN и священником В.П.». Так мечтал священник, но политик разразился такой филиппикой против церкви, благословляющей войну, что переписка не состоялась.

Немудрено, что, наткнувшись на запирательство Каракозова, вспомнили о Полисадове и обратились к его услугам.

Первое священническое увещание отец Полисадов совершил 5 апреля, второе – на следующий день, 6 апреля, третье – 12 апреля. [Когда Каракозова перевели в равелин, Полисадов весьма секретным письмом просил управляющего III Отделением Мезенцева вернуть ему «данные им с ведома Его Превосходительства преступнику Каракозову «Новый Завет» на славянском языке и краткий молитвенник».]

В равелине протоиерей увещевал Каракозова 21, 22, 24, 27 и 29 апреля и 1 мая. Увещевания производились по разработанному Полисадовым церемониалу, который описан им самим в письме к коменданту от 23 апреля. Только собеседованием Полисадов ограничился единственный раз: все остальные увещевания начинались с богослужения, так называемого келейного. По утрам Полисадов совершал обедницу, по вечерам – вечерню; 22 апреля, очевидно на новоселье в равелине, совершил молебен с водосвятием. Богослужение заканчивалось проповедью, а после проповеди Полисадов переходил к частному собеседованию. Посещения Полисадова продолжались от 1 ½ до 2 часов. Во время богослужения, совершаемого в облачении, Каракозов должен был быть на ногах.

Словоглагольный и богокрасноречивый протоиерей распространялся в письмах к коменданту о том, что и богослужение, и проповедь имеют целью спасение души преступника. Эти действия, по описанию отца Полисадова, должны «раскрыть христианское сознание и чувство в преступнике, к которому вполне приложимы слова Апокалипсиса: «Ты не студен, не горяч,