Киоко - Рю Мураками

— Скажите, вы из числа моих поклонников?

Хосе сначала задал этот вопрос по-испански. Ральф отвернулся с отвращением, но, на удивление, горестное выражение лица Киоко стало мягче, просто оттого, что Хосе впервые обратился к ней лично.

— Вы из числа моих поклонников?

Он снова задал им свой вопрос, на сей раз по-английски. К моему огромному удивлению, Киоко после секундного колебания утвердительно кивнула.

— Меня зовут Киоко, ты не помнишь меня?

В страшно узкой комнате Хосе, где при любой попытке шевельнуться задеваешь локтем соседа, в спертом воздухе, пропитанном запахом физиологического раствора, лекарств, хлорки и специфического пота больных, Киоко сказала на своем неуверенном английском:

— Когда я была маленькой, ты учил меня танцевать, это было в Японии.

Я взглянул на нее, у меня сжалось сердце и перехватило дыхание. Эта молоденькая девушка, которой самое большее — лет двадцать, приехала в Нью-Йорк только из-за того, что Хосе учил ее танцевать, когда она была маленькой. Ее серьезный взгляд погрузил меня в пучину воспоминаний, воскресив в памяти день моего отъезда из Буэнос-Айреса. Из иллюминатора маленького самолета я видел бескрайние пампасы. Равнины Аргентины напоминают океан травы, этому меня учили в школе, но я впервые смотрел на это с высоты. Я задремал и, очнувшись от короткого сна, увидел, что океан травы исчез. Нежную зелень пампасов сменили виднеющиеся между облаками золотистые горы. Я впервые летел на самолете, и внезапно меня охватила тоска: я понял, что символизировала резкая смена пейзажа.

Не означало ли это, что все мои надежды, связанные с Нью-Йорком, в один прекрасный день тоже исчезнут как дым, столкнувшись с реальностью. Моя тоска была резкой и нежной одновременно. Только в моменты, когда совершаешь важное путешествие, можно испытать это чувство. Серьезность взгляда Киоко унесла меня на тридцать лет назад. Никогда в жизни я не встречал такой необычной женщины. Стоило лишь слегка изменить угол зрения, и она становилась Святой Марией, всезнающим ангелом невинности.

— В Японии? — спросил Хосе.

— Да, когда ты там служил…

Услыхав слово «служил», Хосе изменился в лице. Он ненавидит армию. Девушка говорила правду, он действительно служил одно время. Его дядя Пабло рассказывал мне об этом. Думаю, Хосе пошел в армию, чтобы получить американское гражданство. Представляю себе, что мог думать об армии гей с замкнутым характером, к тому же кубинский иммигрант.

Он никогда не говорит об этом периоде своей жизни. Точнее, Хосе стер его из памяти вместе с другими неприятными воспоминаниями. А такие воспоминания составляли почти всю его жизнь.

— Стоп! — Хосе прервал Киоко на полуслове. — Вы не путаете меня, случайно, с кем-нибудь другим? Во время службы? Не смешите меня! Согласен, теперь я уже не выступаю, поскольку ослабел, но я всю свою жизнь занимался классическим балетом.

Говоря это, Хосе указывал на вырезки из журналов с фотографиями и статьями, которые покрывали всю стену рядом с его кроватью. Это был гротескный монтаж, ясно свидетельствовавший о душевном нездоровье Хосе, мечта психиатра — легкий для диагностики клинический случай. Он вырезал свои изображения разного формата из любительских фотографий и старательно приклеил их к вырезкам из журналов. Технически коллажи были выполнены крайне примитивно, и если бы на стене висела лишь парочка таких вырезок, можно было бы принять это за хорошую шутку. Но здесь красовалось не меньше сотни фотографий, тщательно вырезанных по контуру И они были просто наклеены поверх журнального изображения, безо всякого учета перспективы, на изображения Хорхе Донна, Барьгшникова и Плисецкой. Этот микромир напоминал мне каждый раз картины ада Иеронима Босха или восточные гобелены на религиозные темы.

— Правда, я играл еще и в бродвейских мюзиклах, но никогда не служил. Я ненавижу армию.

Хосе почти выкрикнул последнюю фразу. Ральф покачал головой, изобразив типичный для черного американца жест, означающий: он псих, этот парень; толку от него не будет, он явный псих.

До сих пор не могу забыть ту встречу. Конечно, Киоко не стоило упоминать об армейском прошлом Хосе, потому что при слове «армия» он, подобно улитке, окончательно спрятался в свою раковину. Возможно, был какой-то способ слегка пробудить его память, например начав говорить о кубинских танцах. Но у Киоко не было возможности поразмышлять об этом. Она не знала, что у Хосе сохранились об армии самые ужасные воспоминания. Он наверняка никогда не говорил об этом ей, восьмилетней девочке. Он учил малышку танцевать, ей этого было вполне достаточно, большего она от него не ждала.

— Я ненавижу армию!

Даже после того, как Хосе отчеканил эту фразу Киоко не отвела от него взгляда. Именно тогда я все понял. Понял впервые, насколько важно было для девушки то, что Хосе научил ее танцевать. Даже самый бесчувственный человек понял бы это. Было достаточно заглянуть в ее глаза, увидеть застывшее в них напряжение.

— Э, ты танцовщица? — спросил Хосе уже почти нормальным голосом. Киоко кивнула, и он смягчился: — Танцуешь классику?

— Да, сначала я занималась классическим танцем, а потом…

Хосе прервал ее с важным видом:.

— Как сейчас помню, в 1984 году английский Королевский балет приехал на гастроли в Нью-Йорк.

«Ну вот, завел волынку», — подумал я. Я уже не раз слышал, как он рассказывал эту историю Пабло и другим.

— Нуреев и Фонтейн должны были танцевать в «Жизели», но Нуреев поскользнулся в ванной отеля «Плаза», упал и повредил себе лодыжку…

Так как Хосе рассказывал эту историю себе самому и слушателям десятки, сотни, а то и тысячи раз, она дошла до нужной кондиции. Этакий Лоренс Оливье в роли Отелло — Хосе не испытывал ни тени смущения. Он совершенно не осознавал, что рассказывает ложь, чистую выдумку.

— К счастью, хореограф Фредерик Эштон привлек меня в спектакль на маленькую, ну просто крохотную роль сопровождающего герцога Курляндского, у меня там было коротенькое соло. И вот так за один вечер я стал звездой, таким был мой дебют, именно тогда я и стал известным: посмотрите-ка, вот я с Нуреевым и Марго Фонтейн.

Он показывал фото Нуреева и Фонтейн среди своих гротескных снимков. Это точно были они, на странице, выдранной из журнала. Но Хосе там не было. Не знаю, был он счастлив или не был, черпая в сплошном вранье надежду, позволявшую ему выжить; не берусь судить, попадет ли он в ад после смерти или Бог простит его, учитывая особые обстоятельства. Меня, во всяком случае, очень огорчало, когда он вот так радостно показывал фото Нуреева.

— А ты? Ты добилась признания в танцевальном мире? Ты уже дебютировала, конечно?

Киоко покачала головой.

— Никогда не стоит отчаиваться, поверь мне. Я вот не знал, что со мной произойдет такое. Это и есть удача: однажды кто-то поскользнется в ванной, и слава у тебя в кармане.

Внезапно гримаса исказила его лицо. Гримаса боли. Она атаковала его, как хищное животное, до поры спавшее, а теперь проснувшееся и показавшее клыки. Хосе рассказывал, что ему будто втыкают в спину острый свинцовый штырь, который пронзает его насквозь; причина боли оставалась неизвестной. Среди тех пациентов, которыми я занимался, мало кто так сильно страдал. Саркома Калоши очень болезненна, но здесь речь шла об острой боли, ни с чем не сравнимой. Короткий приступ длился секунд сорок, но это могло продолжаться и несколько минут. Так как причину никто не знал, лекарства не было. Поначалу Хосе кололи сильные обезболивающие, но, так как они почти не помогали, а побочные явления давали о себе знать, от уколов быстро отказались. Единственное, что ему слегка помогало, — это легкое поглаживание спины во время приступа. Понятно, что простое поглаживание спины не могло снять приступ, но никакого другого способа облегчить страдания Хосе не было.