Не ее дочь - Риа Фрай
Шрифт:
Интервал:
К восьми я уже утомляюсь, мне надоедает ездить по одним и тем же кварталам. Я легко могла ее пропустить. Может, она заболела? Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не войти в школу под предлогом каких-нибудь дел с «КУРСом» и найти ее. Но это создаст кучу очевидных проблем.
Я решаю сделать еще круг. Еду по тому же кварталу, удаляясь от школы, и тут слышу крик. Тот же крик, что и в первый раз. Полный страдания. У меня замирает сердце, я нажимаю на тормоза и оглядываюсь, поставив одну ногу на землю. Сердце стучит уже где-то в горле. Но ничего не происходит.
Мимо спешат машины, нетерпеливо объезжая остановившегося на обочине велосипедиста. Не знаю, ехать мне дальше или нет, мне хочется понять, откуда шел крик.
Я решаю ехать дальше, снова наворачивать круги и тут слышу голос, такой знакомый, что хочется закричать.
– Идем! Сию же минуту! Ты уже опаздываешь.
Крик несется из дома справа от меня, маленького зеленого коттеджа с припаркованным пикапом. Двор запущен, по гравию позади дома шуршат шаги. А потом появляется мать Эммы, все такая же красномордая, и тащит за руку малыша с заплетающимися ногами. Где же Эмма?
Папаши не видно. Я проезжаю чуть дальше и торможу, устанавливая зеркало так, чтобы видеть происходящее сзади. Мать усаживает малыша в пикап. Верхняя половина ее тела скрывается внутри, а нижняя покачивается вправо и влево, пока женщина пытается пристегнуть малыша. Она захлопывает дверь с силищей десяти мужчин и скрывается за домом. Разговор на повышенных тонах сливается с уличным шумом, а потом она снова появляется и забирается в пикап. Скрипят колеса, когда машина выезжает задом на улицу, словно женщина пытается сбежать. Она катит вниз по улице, и я молюсь, чтобы какой-нибудь ребенок или собака не вздумали в эту секунду выскочить на мостовую.
Пикап едет по кварталу, явно торопится. Когда он мчится мимо школы, охранница дует в свисток и машет руками. Похоже, Эми уже чем-то расстроена. А может, просто опаздывает? Или все в жизни ее раздражает?
Я качу обратно к дому, гадая, где сейчас Эмма, и тут она появляется на дорожке, шурша по гравию, чтобы посмотреть, куда подевалась мама.
Колышется красный бант. Алые туфельки замирают. Она такая же красавица, какой я ее запомнила, и меня поражает материнский инстинкт, который вызывает у меня эта незнакомая девочка. Я потрясена наглостью поступка матери, просто бросившей своего ребенка, но потом замечаю отца, он выходит из-за угла и кричит Эмме, чтобы возвращалась сию же минуту, иначе ее ждут неприятности.
Интересно, что за неприятности? Я их увижу? Надежда, что он не такая уж свинья, быстро испаряется, из-за его присутствия я чувствую одновременно облегчение и тревогу. Я рада, что Эмма не одна на гравийной дорожке наблюдает за уезжающей матерью, но все же хочу, чтобы она осталась одна. Это было бы явным доказательством, что о ней не заботятся, и тогда я могла бы… Что именно?
Я боюсь отвечать на этот вопрос.
Я перемещаюсь на противоположную сторону улицы, не сводя взгляда с заметного красного банта в зеркале заднего вида. Папаша дергает Эмму за руку и велит поторапливаться. Бросает к ее ногам рюкзак. Она накидывает потрепанные лямки на одно плечо. Отец с дочерью идут к школе, находящейся всего в нескольких кварталах. Он не держит Эмму за руку, да и она явно не ждет от отца такого.
Я вспоминаю собственную мать, как она иногда протягивала правую руку, если мы вместе куда-то шли, – с негнущимися пальцами, словно она звезда гонки, а я должна передать ей эстафетную палочку для следующего этапа. Она никогда не оглядывалась, и если я не припускала рысью и не успевала ухватить ее за руку, она отдергивала пальцы, возмущенно вздыхала и прибавляла шаг.
Однажды на блошином рынке я остановилась, чтобы завязать шнурки, и полностью потеряла ее из вида. К тому времени я уже знала, что следует найти какого-нибудь взрослого приличного вида – никаких ужасных усов, желательно вообще не мужчину, и уж, конечно, не бездомного, – и тогда Элейн появится с написанным на лице нетерпением, словно это я ее бросила.
Эта семья находится в таком же взвинченном состоянии, их вечно кидает из жара в холод, как будто кто-то вертит водопроводный кран. Эмма резко останавливается в конце подъездной дорожки, а ее мать уносится прочь, ни о чем не заботясь. Отец гаркает на дочь, и она стремглав бежит к нему. И так проходит все общение родителей с Эммой: они сосредоточены не на ней, а на себе. Они действуют так в уверенности, что никто за ними не наблюдает.
Но я наблюдаю.
И теперь Эмма идет слишком близко к краю тротуара. Я судорожно вздыхаю, слезаю с велосипеда и снова пригибаюсь, осматривая якобы спущенную шину. Я понимаю, что если Эмма случайно попадет под машину, все изменится. Родители будут в унисон сочинять историю их жизни с дочерью, нормальной и счастливой жизни, и им все сойдет с рук. Хотя родители они дерьмовые.
Она бегом поднимается по лестнице школы. Не машет отцу на прощание. А он не гладит ее по голове и не желает хорошего дня. Он занят своим телефоном, подносит его к уху и размахивает руками в какой-то перепалке с утра пораньше. Учительница ведет Эмму внутрь и качает головой.
Я решаю ехать дальше, обрадовавшись, что увидела ее и убедилась в ее существовании и в том, что родители по-прежнему ведут себя ужасно. А она по-прежнему здесь, все та же девочка с милым красным бантом и в том же красном платье. Девочка, которую я впервые увидела в аэропорту. Она снова ворвалась в мою жизнь, когда я только начала ее забывать.
Я набираю темп, внимательно глядя по сторонам у перекрестков, и торможу у гостиницы. Слезаю с велосипеда, снимаю шлем и проглатываю остаток воды.
В гостиницу входит женщина с тремя хохочущими дочерями, у каждой ярко-розовый рюкзак. Я улыбаюсь и вытираю пот с подбородка. Раньше я постоянно завидовала другим девочкам, которые ходят с матерями за покупками, смеются и останавливаются у киоска на углу, чтобы съесть двойную порцию мороженого. Моя мать никогда не смотрела на меня так – с любовью, терпением и вниманием. Она всегда была раздраженной, усталой и нетерпимой. И пусть я мало говорила и была еще так мала, это не имело значения. Все, что я делала – как дышала, сидела, ела, выглядела, – все это служило для нее спусковым механизмом. Я дышу ртом, горблюсь, чавкаю, выгляжу как мальчишка с нечесаными волосами и обветренными губами. Все детство я была напуганной и несчастной.
А Эмма?
Вопрос снова стучится в голову: а если она несчастна, то что? Но я не могу избавиться от ее образа. Это все равно что вернуться на двадцать пять лет назад. Как выглядит Эмма и как обращается с ней мать. Я узнаю в ней себя и хочу помочь.
Я принимаю решение и пересекаю черту между опасностью и необходимостью, закидывая велосипед обратно в машину. Ноги подкашиваются от нервного напряжения. Я снимаю ботинки и бросаю их в машину. Я понимаю, что пора домой, нужно выписаться из гостиницы и ехать прямо в офис. Ведь я уже ее увидела. Именно за этим я сюда приехала.
Но один вопрос не дает мне покоя, мешает тронуться с места. А если ее нужно спасать?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!