Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - Фредерик Дар

Как только я выхожу наружу, раздается запись с грозным голосом сантехника, выделяющимся в окружающем гвалте:

— Вы что, машину первый раз увидели, козлы? Может, еще штаны снять, чтоб показать вам гвоздь программы? Какого хрена вы тут собрались перед кучей жести?

Толпа расходится с бурчанием. Трудно выдержать убедительный тон сантехника моего Высокочтимого Лиса.

Аллея «Адама и Евы», согласитесь, это многообещающе. Нечто вроде сатанинского… Эдема! Тут наверняка встретятся приморские сосны, олеандры, финиковые пальмы, весь феерический лес. Напоминает «Поля и Вирджинию»[17]с первого взгляда, вот только со второго ты понимаешь, что случай с яблоком уже перевернул всё вверх дном. Что вечное наказание вступило в действие.

Я иду вдоль голубых и охровых шатров, довольно нарядных на вид, но условия жизни в которых красноречиво говорят о человеческой бедности. Все эти ребятишки, барахтающиеся в цементной пыли, они-то как раз и искупают первородный грех.

Некоторые возятся со своими строптивыми плитками. Другие лупят своих чад, чтобы успокоить нервы. Третьи несут вахту над картошкой. Кто-то оснащает свою палатку пластинками «Вапона» по причине комаров, другие мажутся «Пипьолем» по той же причине. У некоторых кожа вся в лоскутах. Красная, даже кровоточащая! Есть непоколебимые, которые читают. Есть те, что пользуются вынужденным бездельем, чтобы покопаться во внутренностях своего «пежо», проверить дюритовые шланги, почистить свечи, натянуть ремень вентилятора. Дамы заняты своей тайной постирушкой в небольшой посудине, полной пены. Нетрудно догадаться, что некоторые «улетают» за неприкрытыми пологами своих усадеб, слышно, как они себя ведут, как используют окружающий шум, чтобы дать волю чувствам. Некоторые из них вызывают чувство жалости, сидя на корточках, как факиры, в своём тряпочном домике. Другие, наоборот, ведут себя по-королевски: Абд-эль Кадер!

Я перешагиваю через отходы, обхожу стороной голозадых малышей. Уклоняюсь от тазов. Занимаюсь слаломом среди домашней утвари. Сорванцы несутся на велосипедах по улочкам, опрокидывая котелки, заглядывают через прорехи туда, где потрахиваются. Есть завсегдатаи, которые соседствуют, радуются тому, что нет дождя, как в прошлом году. В этом отпуск обещает быть прекрасным. Кемпинг зачарованной медузы достоин своего названия! Хотя, по-моему, он больше напоминает кемпинг разочарованной музы!

Повернув голову справа налево, я наконец замечаю старый шарабан Берю. Он тоже займёт свое место в музее. Заметьте, что несколько переднеприводных «Ситроенов-15» ещё можно увидеть на дорогах. Но второй такой коросты, как у Толстяка, просто не существует. Трудно поверить, что она способна передвигаться со своими заплатами на колёсах, картоном вместо стекла, железной проволокой на дверях в том месте, где когда-то были ручки, без крыльев, с деревянными ящиками вместо багажника, свисающими фарами, словно глаза подстреленного кролика.

Справа от того, что некогда называлось автомобилем и каким-то образом ещё остаётся транспортным средством, натянута палатка. Надо видеть, как! Напоминает верблюда. Она наклонилась, согнулась будто слон, который собрался сесть. С какими-то тёмными пятнами. Проветривается благодаря дырам. От неё исходит грязь. И ещё стоны. Я узнаю хрипловатый голос госпожи Берты.

— Нет! Не сейчас! Мсье Феликс! Мсье Феликс, не надо, мой муж тут где-то рядом! А вдруг моя племянница придёт? Прошу вас! О, какой же вы проказник! А с виду такой серьезный, мсье Феликс!

Пауза, и снова голос, уже слабее, уже побеждённый, почти смирившийся…

— А-а-а! Какая у вас конституция, мсье Феликс! Глядя на вас, и не подумаешь! О, опля! Мсье Фффффеликс! Ты так меня хотел, о, негодник! — продолжает супруга Берюрье, сменив регистр. Она включила ускорение, притопила наполную, чтобы оторваться от земного притяжения. Улетела в космос!

От такого сеанса палатка испытывает потрясение, если так можно сказать. Фок-мачта становится призовым шестом. Честное слово, они лезут на него, чтобы закружило голову. Шурум-бурум во всём снаряжении. Спорадические вздутия! Сдутия! Бортовая качка! Протуберанцы! Палатка медленно оседает. Вот-вот упадёт. Рывок в левую сторону срывает два колышка враз. Оттяжки трещат. Лагерь Берю начинает сворачиваться. Груз сорвался с крепления, пошёл вразнос. Голая нога Берты высунулась наружу и дёргается словно призрак. Всё ходит ходуном. Пыхтит. Рвётся. Трещит. Палатка теперь уже на коленях. Шатается, как поражённый бык. Но ещё издает стоны и вздохи. Мольбы. Такое впечатление, будто холщовое сооружение агонизирует, снимает с себя свои защитные функции, покоряется грядущим ненастьям, признаётся в своей слабости. Бушприт сейчас порвёт соседнюю палатку, занимаемую одиночным туристом с худыми коленками и бородкой холостого учителя. Он покуривает свою трубку. Мудреца ты узнаёшь по его манере выпускать дым длинными струйками, мягкими и причудливыми. Мы встречаемся глазами, и он пожимает плечами.

— Уже час это продолжается, — попыхивает он, не вынимая трубки. — Я знал, что палатка развалится. Тем более что её толстый муж натянул её как раздолбай. Она бы не устояла при первом ветре. Вы видели, чем он её прикрепил к колышкам? Шнурками, месье! Да ещё изношенными! Если что и губит кемпинг, так это новички. Они себя принимают за скаутов, а сами ни в чём не разбираются. Натягивают палатку, читая проспекты. Стыд!

Он покуривает и поглядывает на зверя в мешке, который не перестаёт дрыгаться и издавать любовные стоны.

— Для них природа означает подстилку, и они вопят как безумные, если вдруг сядут на муравейник. Стоит пролиться дождю, месье, как они начинают во всем винить небо. Они ругают Бога, как будто их плата за проживание обязывает Всевышнего гарантировать им хорошую погоду…

Надо же, вольный учитель. Может быть, даже священник в гражданской одежде и в отпуске.

Берта издаёт истошный вопль:

— Хватит, мсье Феликс! Я лежу в фасолевом рагу! И ещё, мне кажется, мы вроде как свалили палатку!

Да, уж свалили, так свалили, эпилептики любви. Жилище Александра-Бенуа не устояло, равно как и целомудрие его хозяйки. Шатёр Золотой Парчи[18]принял ещё тот видок. Торчит только конец мачты. Как будто цирк после тайфуна. Фок-мачта держится, но раскачивается диким образом. Ещё одна нога высовывается из-под растерзанного полотна. На этот раз мужская. Я обнаруживаю заготовку в шерстяном носке бежевых тонов. Худая щиколотка с расширением вен, напоминающим Гаронну[19], когда она становится Жирондой. Нога роет землю, словно лапа фокстерьера, ошалевшего от тёплого следа.