Всё и ничто - Араминта Холл

Кристиану понравилось это «кой-кого»: было бы глупо думать, что она все это время страдала по нему.

— Чудесно. Ты работала?

— Только в баре и вроде того. Там легче прожить.

Сара продолжала болтать насчет погоды, жизненного уровня и пляжей. Все это Кристиан слышал бесчисленное количество раз. Казалось невероятным, что он едва не бросил Рут ради этой женщины. Тут уж как фишка ляжет. Он мог бы прожить всю жизнь с Сарой, их ребенку было бы уже больше двух лет. Наверное, жили бы они в крошечной квартирке, потому что ему пришлось бы отдавать большую часть денег Рут, которая будет ненавидеть его на законных основаниях. Она может даже встретить кого-нибудь другого, а он останется одиноким и измотанным, потому что наверняка большинство их друзей и родственников примут ее сторону. Его двое детей останутся почти незнакомцами для него, с одним он даже и не жил никогда, и в эти ужасные дни свиданий придется водить их в зоопарк, где им всем будет хотеться расплакаться. А потом, когда Бетти вырастет, она будет говорить своим будущим бойфрендам, что не доверяет мужчинам, потому что ее папа, когда ей было три года, заделал одной женщине ребенка и бросил ее мать, предоставив растить ее и Хэла в одиночку.

И с Сарой тоже ничего не будет по-другому. Он видел это так же ясно, как то, что солнце светит в зал через окно. Они бы провели последние два года в ссорах, чья очередь выносить мусор, или почему он смотрит так много футбола, или кто из них больше устал. Печально сознавать, что никто не уникален, и с кем ты остаешься, больше зависит от обстоятельств, чем от намерения. Ему ужасно хотелось оказаться дома, сидеть на одном из неудобных диванов, покупкой которых он всегда дразнил Рут — с ее точки зрения, они хорошо выглядели, — смотреть, как дерутся Бетти и Хэл, переглядываться с Рут и на крошечную секунду решить, что у них полное согласие.

— Ну и кто у тебя?

Кристиан почти не обращал внимания на то, что говорит Сара. Его паста была прекрасной, но ее было слишком много на небольшой тарелке, от чего она казалась липкой, хотя на самом деле была великолепно приготовлена.

— Прости, ты о чем?

— Мальчик или девочка?

Вопрос был неприятным, и Кристиан представить не мог, зачем ей понадобилось это знать.

— А… да. Извини. Мальчик.

— Мальчик и девочка. Замечательно. — На этот раз сарказм был явным. Ему что, извиниться? Рассказать обо всем, что произошло? Она этого ждет? Он чувствовал себя усталым, все казалось бессмысленным, ничего нельзя изменить, но, может быть, ей просто необходимо выговориться? Но Сара, похоже, передумала, потому что улыбнулась:

— Прости. Я за тебя рада.

Кристиан было прикинул, не стоит ли рассказать ей, что Бетти все еще постоянно просыпается ночью или что Хэл не съел ни одного кусочка пищи, несмотря на то что ему третий год, и существует на двадцати бутылочках молока в день. В среднем. Но это показалось ему слишком большим предательством по отношению к семье, как будто его сидения здесь с Сарой было недостаточно.

— Вообще-то, — сказал он, глядя на часы, — понимаешь, у меня совещание в три. Очень было приятно тебя видеть.

— Да, разумеется.

Уходить было неловко. Ни один не знал, как закончить встречу. Когда они прощались, Кристиан заметил в канаве голубя со сломанной лапой, который выглядел таким несчастным, что захотелось найти кирпич и покончить с его мучениями. Серые перья растрепаны, на спине — плешина, другие голуби, по-видимому, его бросили. Он наблюдал, как уверенно уходит Сара, и надеялся, что она покидает его жизнь навсегда.

По дороге в офис Кристиан проверил телефон и выяснил, что пропустил три звонка от Рут. Страшно подумать, что что-то плохое могло случиться с его семьей, пока он сидел за этим ужасным ленчем со своей бывшей любовницей. Он сразу же перезвонил Рут, она ответила после второго звонка.

— Рут. Что случилось?

Ее голос сорвался, стоило ей его услышать:

— Господи, какой кошмар. Я сто лет пытаюсь до тебя дозвониться.

— Какой кошмар? — Паника поднималась к горлу, как рвота, он уже представил себе самые жуткие картины того, что могло произойти с его детьми; с каждым ударом сердца эти картины становились все страшнее.

— Диетолог.

Он расслабился:

— Да, конечно, и что он сказал?

— Я сейчас не могу говорить. Понимаешь, маленькие ушки на макушке и все такое. — Ее голос дрогнул, он практически видел, как она пытается овладеть собой ради детей. Ей часто приходилось этим заниматься, когда Хэл был еще совсем маленьким. — Я жалею, что туда пошла. Весь день был настоящей катастрофой. Не думаю, что я смогу повторить.

— Что повторить?

— Стать еще раз матерью.

— Будет тебе, Рут, успокойся. Почему бы нам с тобой сегодня не пойти куда-нибудь поужинать и как следует обо всем поговорить? Спроси Эгги, не присмотрит ли она за детьми.

— Я так устала. Не знаю, хватит ли у меня сил.

— Да ладно, куда-нибудь рядом. Это тебя расшевелит.

Рут громко шмыгнула носом:

— Ладно.

Гибель Брэт была дурным предзнаменованием. По мере удаления от места преступления истерика Бетти только набирала обороты. Рут не могла ничего придумать, чтобы ее успокоить, так что на полпути сама запаниковала. Стены метро слишком наваливались на нее, и она чувствовала каждую колдобину. Интересно, о чем она думала, запихивая детей в эту массу металла глубоко под Лондоном. Все наводило ужас.

Ко времени прибытия на «Оксфорд Серкус» Бетти перешла на тупое подвывание, но, тем не менее, цеплялась за вагон, как мокрая тряпка. На улице было полно молодых девиц, беззаботно направлявшихся в «Топ Шоп». Они вертели тощими бедрами, не тронутыми родами. Любая из них годилась в модели «Viva», но журнал, тем не менее, ориентировался на таких женщин, как Рут. Допустим, не совсем таких. Журнал предпочитал успешных женщин, выглядящих безукоризненно.

Кабинет диетолога находился в узком высоком здании между Оксфорд-стрит и Риджент-стрит и выглядел внушительно, как директор школы. Рут ожидала, что нажмет на звонок — и ее проводят в фойе, но из дверей она попала прямиком в приемную, потому что та, казалось, была в этом здании главным помещением. Секретарша сверкала, как женщина в рекламе пластической хирургии на четвертой полосе журнала. Называя фамилию Хэла, Рут чувствовала себя грязной и недокормленной.

Кабинет доктора Хэкетта был больше ее гостиной и меблирован, как в пародии на преуспевающего частного врача: фотографии в позолоченных рамках, больший полированный деревянный стол и два глубоких кожаных кресла, расположенных по сторонам стола. Два окна от пола до потолка выходили в частный садик, что казалось невероятным в центре города. Звуков транспорта не было слышно.

Рут представляла доктора Хэкетта дружелюбным, немного хипповым, но очень современным мужчиной, с длинными седыми волосами и стройными ногами, которые он бы непрерывно то скрещивал, то ставил ровно. Он никак не должен был оказаться пузатеньким пожилым мужчиной в очках, сдвинутых на кончик носа, в до смешного дорого выглядящем костюме-тройке. Он также не должен был сидеть на одном из концов стола со скучающим видом.