В преддверии глобальной катастрофы - Елена Мищенко

Первым из знакомых архитекторов, мобилизованным после института оказался Юрий Иванович Химич – аспирант моего отца, талантливый архитектор-художник. Попал он в воинскую часть, расквартированную в Крыму. Он приложил все усилия, чтобы избавиться от воинской службы, то-есть, несмотря на многочисленные взыскания, мало занимался прямыми обязанностями, а все свое время тратил на написание этюдов. Он не просто рисовал ежедневно, а делал по два-три этюда каждый день. Когда его уволили в запас, он позвонил своему учителю – моему дяде Михаилу Ароновичу и попросил о встрече, чтобы показать свои этюды. Дальше разговор со слов Михаила Ароновича проходил так:

– Приезжайте, Юра, и привозите этюды. Можно прямо сейчас. Я с удовольствием их посмотрю.

– Это не получится. Я хочу пригласить вас к себе.

– Вы, Юра, намного моложе меня, и вам значительно легче выбраться ко мне. Тем более вы у меня давно не были и сможете увидеть мои новые картины.

– К сожалению, мне будет тяжело это сделать. Дело в том, что этюды, написанные мною за время службы, весят более сорока килограмм. Мне даже пришлось брать на вокзале грузчика специально, чтобы дотащить мои этюды до такси.

Для Химича это начало стало большой ступенькой в мир искусства. Он стал одним из сильнейших мастеров акварельной и темперной живописи, одним из немногих архитекторов, принятых в Союз художников, и заслуженным деятелем искусств Украины.

Вторым моим знакомым, попавшим на срочную службу был архитектор Меляницкий. Он служил в Киеве в том самом полку на Западынке, где мы проходили сборы. Он тоже бросил все свои силы на этюды. В редкие свободные от службы часы он ходил по приемным своих начальников, расставлял в них свои этюды и доказывал, что его место не в армии, а среди архитекторов и художников. Как он говорил мне впоследствии, ему удалось взять их измором. Его часто наказывали за нарушение субординации, его не любили профессиональные военные, но в конце концов все-таки отпустили.

Саня Гальперин вырваться не мог, так как попал на службу в Байконур. Но к этому мы еще вернемся. А пока я находился в скромном звании рядового, прошедшего лагерные сборы с большой перспективой получить через два года звание младшего лейтенанта.

Вернувшись после лагерных сборов домой, я никого не застал. На столе лежала записка от отца, в которой он сообщал мне, что его аспирантка из Полтавы Вера Васильевна порекомендовала ему для отдыха живописное село под Полтавой, где она обычно отдыхает с семьей, и что они с мамой и Ириной поехали туда, что адрес и рекомендации, как туда добраться, он пришлет в письме. Действительно, в почтовом ящике было два письма с подробным описанием маршрута и даже рисунком. Из этих писем я понял, что смогу провести с ними где-то дней десять. Но я не спешил. Я с удовольствием завалился с книгой на диван. После деревянного настила в палатке в Кальном, где я спал три недели прижавшись к Виктору, который дышал мне в ухо, и Жене, которому я дышал в ухо, этот родной диван показался мне раем. Я решил побыть дома денька два и после этого отправиться к родителям. Я чувствовал себя свободной птицей, так как моя привередливая подруга Кира уехала на практику.

В Полтаву я ехал на поезде, из Полтавы в село добирался автобусом. В селе я нашел их довольно быстро. Там информация распространяется мгновенно. Все встречные знали, где отдыхает профессор из Киева. Мой вид вызвал у родственников удивление. Я загорел в лагерях, отпустил усы, которые оказались почему-то рыжими. Волосы были густыми и всклокоченными (тогда я еще был волосатым). В общем, как поется в песне: «на побывку едет молодой солдат».

Началась вольная беззаботная жизнь – сон на сеновале, купание в озере, загорание на маленьком пляже и бурный кратковременный роман.

С Галей я познакомился на пляже возле озера. Она пришла с несколькими сельскими девочками. Галя командовала своими приятельницами, так как она была самой старшей и кроме того, считала себя городской. Она, действительно, жила в Полтаве, куда приехала из села. Это чувствовалось по говору. Она говорила по-русски, но при этом очень мягко, по-полтавски, произносила букву «л».

– Я вобще польтавськая, а в сельо приехальа навестить дядьев.

Загорая на песке, я выслушал сентиментальную историю неопытной девушки, попавшей в коварные сети города, полного всяческих соблазнов.

– Я приехальа в город к родственникам после школьы, к двоюродной сестре с мужем. Они там работали на кагатах, ну разбирали да паковали овощи. Они меня и устроили присльугой к одним людям – там были муж, жена и сын-студент. Хорошие люди. Вот говорят, все евреи плохие, даже в газетах весь прошлый год писали, моль предатели да изверги, так ты этому не верь. И среди евреев есть хорошие люди.

Я спорить не стал.

– Да. Добрые были они. С их сыном у меня однажды случилось. Дело молодое. Так они и врача оплатили и в медицинское училище устроили. Так что я теперь учуся, и на будущий год кончать буду. Обещали на работу в Польтаве оставить.

Галя оказалась намного опытнее меня, так что роман развивался стремительно. На третий день моего пребывания в селе произошло колоритное событие, которое надолго остается в памяти.

– Ты чего дельаешь завтра? – спросила Галя, когда я пришел на пляж.

– Да вот писать этюд собрался.

– Приходи завтра часам к пяти до крайней хаты на нашей улице. Видел там ставили стропильа и крыли дах сольомой? Там у дяди Кирильа завтра хату мазать будут, так всех пригльашали. Как ты мазать не умеешь, так приходи попозжее. Я там обязательно буду. Тетя Клава два ведра самогона ставит и закуски бабы готовят.

Мазать хату – это, оказывается, был традиционный ритуал. Плотники готовили каркас стен, обшивали шалевкой и ставили крышу. Накануне умельцы замешивали в корытах глину с соломой. Рано утром в пять часов собиралось все работоспособное население, перемешивали раствор, давали еще какие-то добавки и делали («мазали») стены, то-есть возводили набивные стены дома. Часам к четырем все было готово. К этому времени хозяева выставили из погреба два ведра самогона на импровизированный стол и приготовили нехитрую закуску (домашние соления, овощи, рыбу, домашнюю колбасу…). Пиршество продолжалось полночи. Я вернулся к себе на сеновал к четырем часам. Благо родители спали внизу в комнате, так что оправдываться мне не пришлось.

Через несколько дней я покидал гостеприимное село. Галя взяла мой телефон, а своего адреса и телефона не дала.

– У меня в Польтаве жених, так что ты меня не разыскивай, а твой телефон на всякий сльучай у меня есть.

В чем заключается этот всякий случай я не понял. Я взял с собой в Полтаву три планшета для этюдов, но написал только один, и то не оконченный, на берегу озера.

В Киеве нужно было нагонять пропущенное время и писать этюды. К сожалению, никого из моих ребят в городе не было. Ходить на этюды всегда приятнее в компании. Обычно ходили мы втроем с Юрой Паскевичем и Толиком (Батей). Ходили мы осенью и даже зимой. Толик был афишей нашей компании – пышная борода и яркое пончо. С собой брали чекушку «Московской» за 14 рублей 90 копеек для того, чтобы добавлять в воду, если она замерзнет. Но так как до этого никогда не доходило, то эту чекушку мы после завершения этюда выпивали.