О любви и смерти - Макс Фрай

– Это как?

– Забрал мои лучшие платья и умотал куда-то на юг к морю. Сказал, будет там развлекаться вовсю, кружить головы заскучавшим курортникам, пугать уставших от жизни, успокаивать уставших от страха. Отличный способ отвлечься, как по мне…

– Что?! Какие платья? Почему платья? И почему ваш брат?..

– Да, понимаю, – улыбнулся ее собеседник. – Вас вводит в заблуждение мой облик. Сейчас я выгляжу как мужчина, и «братом» обычно называют мужчину, а мужчины носят платья только в, скажем так, специфических обстоятельствах. Но я, разумеется, не мужчина. И не женщина. А просто сон. Правда, сейчас вы видите меня наяву, но сути это не меняет.

– Сон?!

– Ну сами подумайте, кто еще может быть родным братом смерти?

Агни открыла было рот, чтобы спросить: «Так вы поэтому взяли с собой цветной зонт? Чтобы я опознала цитату?» Но почему-то промолчала. А незнакомец встал со стула, расправил пальто, отвесил ни к чему не обязывающий полупоклон и сказал:

– Верить мне совершенно не обязательно. Но это в ваших интересах.

А потом вышел из кафе, да так быстро, что Агни даже кивнуть на прощание не успела.

– Вы зонт забыли, – наконец сказала она.

Еще немного помедлила, взяла разноцветный зонт и вышла на улицу – как бы в надежде догнать незнакомца. Хотя ясно было, что не догонит. Некого догонять.

Но все равно минут десять топталась у входа в кафе, смотрела по сторонам – вдруг вспомнит и вернется? Стояла, пока не начал накрапывать холодный осенний дождь, в возможность которого так трудно было поверить всего час назад, когда выходила из дома.

Тогда Агни раскрыла зонт и неторопливо пошла по улице, сама толком не зная, куда. Лишь бы идти.

– Он, понимаешь, был такой удивительный, невероятный дурак! – сказала Эва.

В голосе ее однако звучало не пренебрежение, а восхищение, способное насторожить всякого отца взрослой дочери, даже если она рассказывает не о новом знакомом, а всего лишь об историческом персонаже, давным-давно мертвом и почти забытом.

Проворчал:

– Это состояние ума сложно назвать уникальным.

– В целом да, – согласилась Эва. – Но иногда глупость проявляется столь потрясающим образом, что уже граничит с гениальностью. Даже завидно. Вот честное слово, сама хотела бы уродиться таким красивым патлатым дураком в бескозырке и гусарском мундире, который ни черта не боится, обвешивает коня жемчужными ожерельями и простодушно уверен, что о нем сложат сказки и легенды, станут рассказывать их на ночь детям, а те – своим. И умер он очень удачно, совсем молодым, до того, как успел хоть немного разобраться в жизни и понять, что никаких легенд не будет, прошли те времена, когда их складывали по любому пустяковому поводу, не повезло. Такой бедный заяц!

Ухмыльнулся:

– Только не говори, что собираешься за него замуж. Мы все же не мормоны[1].

– Никогда не одобряла призрачные браки[2]как разновидность бюрократического насилия над личностью. Впрочем, у меня и так ощущение, что я давно замужем, причем за всей Революционной повстанческой армией сразу. И они исправно выполняют свои супружеские обязанности с моей бедной головой.

– Воспитанные девочки из хороших семей не употребляют эвфемизмы, детка. А называют вещи своими именами: «Свет мой батюшка, совсем я заебалась».

– Заебалась – не то слово, – подтвердила послушная дочь. – А Щусь этот мне теперь вообще снится, представляешь? Ну правда только в те редкие ночи, когда я избавлена от просмотра кошмаров о том, как заваливаю защиту.

– Ничего, ничего. Тебе еще бы ночь простоять да день продержаться. Через три недели все будет позади.

– Или не будет, – флегматично откликнулась Эва. – В том случае, если я действительно завалю защиту. Вернее, меня завалят. Тогда придется начинать сначала.

– Да прям – завялят.

– Могут, – серьезно сказала она. – Такая уж у меня опасная тема. И при этом я довольно умная. И храбрая. И тоже немножко анархист. Да еще и тетка. Блондинка! Свирепый набор, на самом деле. Коллегам очень трудно смириться с самим фактом моего существования, и их можно понять.

Улыбнулся:

– Да уж, уродись ты серийным убийцей с интеллектом табуретки, тебе было бы проще прижиться в академических кругах.

Они говорили об этом уже раз сто. Или двести. Или еще больше. Когда Эвка окончательно решилась сделать темой диссертации Махновское движение, она с самого начала понимала, что просто не будет. Но – интересно же! А «интересно» всегда было для нее решающим аргументом. Часто единственным по-настоящему веским. Вся в отца.

Очень ею гордился. И поддерживал во всем, за что бы ни взялась. И поэтому до сих пор оставался человеком, которому Эва могла пожаловаться:

«Я сваляла дурака», «У меня не получается», – и даже: «Я боюсь».

Остальные думали, что Эвридика – железная. Ей так нравилось.

Подумал: «Ужасное все-таки свинство с моей стороны – так рано умирать. Эвке без меня будет трудно».

Но есть вещи, которые не отменишь простым волевым решением.

– Ладно, бог с ней, с диссертацией, – сказала Эва. – Прорвемся как-нибудь. Не сейчас, так потом. В конце концов, не жизнью рискую. Все это ерунда. А знаешь что не ерунда? Щуся мне жалко ужасно. В сказку он, видите ли, захотел. В легенду! Мифом решил стать – ишь какой хитрый! Дурак дураком, а лучше всяких умников понимал, что по-настоящему важно, а что – суета сует. Молодец, правда?

Улыбнулся ей через силу, потому что лучше так, чем не улыбаться вовсе.

– Правда, правда.