Дольче агония / Dolce Agonia - Нэнси Хьюстон

Кэти между тем отошла к своему супругу, склонилась над ним, мужчиной ее жизни, запечатлела поцелуй на седоватых завитках, сквозь которые просвечивает его розовый затылок:

— А тебе, мой ангел? Хочешь стаканчик пунша? Ах нет, у вас тут виски, лучше не смешивать.

Леонид поднимает руку и, не оглядываясь, уверенно нащупывает голову жены, его пальцы сперва охватывают ее подбородок, потом дотягиваются до лба, он запускает их в ее седые волосы, гладит, будто хочет сказать: все в порядке, я здесь.

— Да, я уже и так довольно хорош, — это он говорит вслух. — Тут у меня все, что нужно: музыка, Шива, искрящееся остроумие Шона…

— Не искрящееся, а блестящее, — поправляет Кэти.

— А по-моему, оно именно искрится, как шампанское, — настаивает Леонид, всегда готовый дать отпор любому там, где речь заходит о его владении английским. — А кстати, который час? Я умираю с голоду. Все уже в сборе?

Его густой, красивый бас, разносясь по квартире, достигает кухни и, следовательно, слуха Патриции, которая протестующе восклицает:

— Нет-нет, еще не все! Ничего не готово! Даже стол не накрыт!

Чарльзу суждено уйти последним. У него впереди четыре десятка долгих лет. Деньги, известность und so weiter[14]. Но его трое детей будут отходить от него все дальше и дальше, навещать отца только вынужденно, по возможности реже, при этих встречах всем будет не по себе, ведь у них уже не останется ни общего языка, ни общих понятий. Женится он еще дважды, но ребенка у него больше не будет. Живого ребенка, который делил бы с Чарльзом его кров, смеялся, плакал, играл, носился по лестницам, просыпался среди ночи с глазами, затуманенными жаром, уже не будет никогда… Быть может, для того, чтобы компенсировать эту обделенностъ, он опубликует несколько книг, великолепных книг об отношениях белых и черных, о возможности между ними любви, влечения и страсти, а не только сплошного насилия и господства, причем даже в минувшие века, даже под гнетом рабства. И станет доказывать, что кожа цвета кофе с молоком (как у его детей) порой может быть не залогом самоубийственной раздвоенности и ненависти к самому себе, а знаком наследственной одаренности двойным запасом любви.

В общем, несчастный человек.

Он ровным счетом ничего не успеет почувствовать. Всего за несколько секунд его третья жена станет вдовой, а наброски стихов, раскиданные по письменному столу, — посмертным сборником.

Большой шикарный дом в самом богатом квартале Нового Орлеана. (Да, вся штука в том, что факультет Тьюлейна в конце концов предложил ему весьма прибыльную работу.) Ах! Что ни говори, а он каждый день отнюдь не без приятности усаживался за письменный стол, готовился к лекциям, просматривал поэтические сборники и труды по истории, делал заметки, в раздумье глядя на маленькую хижинку, приют рабов, что виднелась в дальнем конце лужайки и не содержала более ничего, кроме садовой утвари… Смотрите, как все это славно: легкий ветерок, задувая в открытое окно, играет шторой, перебирает страницы книг на письменном столе… Изысканно-пышная зелень за окном еще трепещет и роняет капли после недавнего ливня… На веранде пара поношенных домашних туфель ждет, что Чарльз, вернувшись дамой, сунет в них ноги. Все осталось, как было, кроме одного: на сей раз он не вернется. Он лежит вниз лицом на раскаленном шоссе. Его очки отлетели на несколько метров от места столкновения, а мотоциклист, сбив прохожего, умчался, как вихрь. Ах, друг мой… что бы стоило не сходить с тротуара! Но его мозг даже не успел зарегистрировать происшедшее: вследствие внезапного выделения большого количества глютамата из памяти Чарльза бесследно испарились предыдущие десять минут, в течение которых он рассеянно уложил свой портфель и, завернув мимоходом в туалет, направился на улицу. Окажись там свидетели, они могли бы услышать, с каким треском раскололся его череп. Несколько туманных поэтических идей еще плавали там в ожидании, когда он займется ими вплотную и облечет в стихотворные строфы. Все это выплеснулось на горячий асфальт: образы его рожка для обуви, маминого пестрого фартука, желе из диких яблок, которое готовила бабушка, красная, в фантастических трещинах и складках, земля каньона Челли — образы, брошенные на произвол судьбы, испарились, растаяли в воздухе.

— Мы ждем еще Хэла и Хлою, — тотчас подхватил Шон.

— Хлоя? Кто это? — спросила Кэти. — О нет… Только не говори мне, что Хэл опять связался с нимфеткой!

— Я накрою на стол, — предложил Чарльз, ведь за десять лет их супружества Мирна приобщила его к радостям повседневной жизни: к хождению за покупками, стряпне… а главное, к заботам о маленьких детях, и все затем, чтобы отнять их у него, стоило ему один раз оступиться. — Скажите только, где тарелки. Мне будет приятно накрыть на стол. — Это напомнит ему прежние времена, ушедшую пору, когда у него еще была семья, которую он кормил, и любимая жена, и все то, что, как теперь стало понятно, он принимал бесконечно ближе к сердцу, чем свою должность, и цифры выручки от продажи своих книг, и свое имя в «Нью-Йорк таймс». К разговору он не прислушивался, поскольку не был знаком с Хэлом Хезерингтоном, так что любовные грешки последнего не могли его интересовать.

— То-то и оно, — хихикнул Шон, — то-то и оно, причем на сей раз он женился и наградил ее младенцем.

— Не может быть! — закричала Патриция. — Так это и есть тот малыш, о котором ты только что говорил? Ребенок Хэла Хезерингтона? Нет, я тебе не верю.

— Меня возмущает это выражение: «наградил ее младенцем», — сказала Бет. — Как будто младенец принадлежал ему и он передал эту собственность ей. Сначала поносил в себе, потом великодушно соблаговолил осчастливить жену…

— Сегодня — никаких споров, прелесть моя, — прервал Шон.

— Я не твоя прелесть. — Бет порозовела от гнева. — Я тебе запрещаю называть меня так!

— Вы там, оба-два, вы перестанете цапаться, наконец? — возмутилась Патриция. — Мы в самой сердцевине животрепещущей сплетни, и я горю желанием узнать больше. Ну, право же, Шон. Рассказывай!

— Он слишком стар, чтобы быть отцом, — проворчала Бет.

— Мне все это известно только в общих чертах, — сказал Шон. — Как вы помните, два года назад Хэл взял годичный отпуск и поехал в Ванкувер искать материал для нового романа. Ну вот, там-то судьба его и подстерегла, приняв, насколько я мог понять, обличье некоей обольстительной Хлои. Стало быть, он, испросив — и получив — от университета беспрецедентное продление отпуска, женился на ней и повез на Западное побережье в свадебное путешествие. Их сын появился на свет, кажется, в Санта-Барбаре.

— Ты еще не видел этой самой Хлои? — спросил Леонид.

— Э, нет. Он ее от меня прячет.

— Сколько ей лет? — полюбопытствовала Рэйчел.