Колесо судьбы. Дочь вождя - Морвейн Ветер

Кена в своём льняном наряде – рубахе, расшитой орнаментами, но порядком изодравшейся на локтях, и свободных штанах – всё сильнее мёрзла.

Льеф видел, как она ёжится и прячет пальцы в рукава каждый вечер, когда идёт к нему – но поделать ничего не мог. Только укрыть плащом и плотнее прижать к груди.

Больше всего Льеф хотел забрать Кену в дом. И будь его положение в семье чуть устойчивей – так бы и сделал. Но сын рабыни не мог выказать слабость к кому-то из рабов.

Он жалел, что решил вообще вернуться на зиму к семье. При дворе конунга и то он видел бы Кену чаще и всё время держал бы рядом.

– Мы уедем отсюда весной, – говорил он, пытаясь горячим дыханием согреть заледеневшие руки чужачки.

Та кивала, хотя от холода не слышала и не соображала ничего.

В середине месяца, когда до зимних празднеств оставалось с десяток ночей, Кена заболела.

Льеф заметил, что она натягивает рукава на пальцы плотнее обычного, а когда прижал девушку к себе, та не успокоилась, как это бывало прежде, а продолжила дрожать. При каждом вздохе её Льеф слышал негромкий хрип, и то и дело Кена заходилась кашлем.

Льефу стало страшно. Так же, заходясь в кашле, умирал его младший брат – Льефу было тогда семь лет, а брату шесть.

До поздней ночи он не хотел отпускать Кену от себя – и не отпустил бы до утра, если бы ночь не была так холодна, что никого из них не спасал под утро один на двоих меховой плащ.

– Я заберу тебя с собой, – шептал Льеф, поглаживая Кену по волосам.

Далеко заполночь он отвёл её в пристройку для рабов и, поколебавшись, положил на плечи Кене свой сшитый из волчьей шкуры плащ.

– Если спросят, откуда, скажи… – задумчиво произнёс он. – Скажи, что я дал его тебе, потому что упал в реку, а ты меня спасла.

Кена кивнула и, стиснув края шкуры, прижалась к пушистому меху щекой.

– А ты? – спросила она.

Льеф не ответил. Он наклонился и впервые с тех пор, как увидел Кену, позволил себе слабость – поцеловал её.

Горячее дыхание тут же проникло Льефу в рот, разгоняя по телу волны дрожи. Кена приникла к нему, тонкими пальцами прихватила за шею, придерживая, но опасаясь сжать слишком сильно.

– Ты не боишься меня? – выдохнул Льеф ей в губы. – Почему?

Кена ничего не сказала. Она стояла, перебирая пряди длинных, мягких, как шкура волка, и тоже покрывшихся сейчас маленькими льдинками чёрных волос северянина. Льеф смотрел на неё – и Кена тонула в его глазах.

***

Вернувшись в пристройку, где на набитых соломой тюфяках спали другие рабы, Кена устроилась на своём местечке в глубине и, обняв себя руками, плотнее закуталась в плащ. Она сидела и смотрела издали, как другие рабы играют в кости на полу. Самой ей не с кем особо было здесь поговорить.

Кена неплохо знала язык, но всё равно многие слова, которые использовали северяне, были ей непонятны. Такого не случалось с Льефом, говорившим точно так, как в сагах, которые её заставляли учить в детстве. В его рассказах было вдоволь всего: и палки битв, метавшиеся к небу, и бури мечей, и далёкие страны… Далёкие для Льефа. Для Кены некоторые из них назывались «дом».

Эти люди, окружившие Кену, мало походили на героев из северных саг. Кена не была настолько наивна, чтобы не понимать – почему… И всё же не знала, о чём заводить разговор с другими рабами.

В первые дни кое-кто из мальчишек помладше пытался расспрашивать Кену, кто она и откуда, но слова её почему-то вызывали у них смех, и Кена решила, что лучше вообще молчать.

Со временем к чужачке привыкли. Многие знали, что Льеф за неё заступается, и старались попросту не подходить. Другие, напротив, ещё сильнее возненавидели, узнав, что Кена ходит в любимицах у одного из сыновей.

«Работать не может, а…» – далее обычно следовали некоторые из тех слов, которых Кена не понимала.

Сейчас, когда она сидела в сумраке, завернувшись в волчий плащ, Кене казалось, что она не так уж одинока. Шкура гигантского волка как фюльгья, о которой рассказывала Сигрун, хранила её, обнимая со всех сторон.

«Сигрун… – подумала она. – Где ты теперь…»

Лекарка была странной, но она рассказывала сказки, которых не знала Кена. О страшных северных колдунах и о местных богах. О рунах и о священных камнях.

– Что это у тебя? – услышала Кена голос над ухом. – Обворовала кого?

Кена плотнее сжала края плаща и, подняв взгляд, увидела одну из тех рабынь, которым не давали покоя её вечерние встречи с сыном эрла.

– Это плащ Льефа, сына рабыни, – сказала другая. Обе принадлежали к северным семьям, хотя и попали в рабство уже давно.

Продолжая удерживать плащ, Кена переводила взгляд то на одну, то на другую женщину.

– Вам-то что? – спросила она. Потом подумала и добавила, поняв, что без объяснений плащ попросту отберут: – Я спасла господина. И он меня наградил.

Одна из рабынь хохотнула.

– Галльская ведьма стала настоящей женой. Господин уже дарит ей меха. Ещё чуть-чуть – и она родит ему такого же раба.

Кена скрипнула зубами. Ей было не обидно за себя. Слова говорившей были так глупы, что стекали на пол водой. Но ей не нравилось, что та начинает говорить о Льефе – и говорит о Льефе так презрительно.

– Лучше следить за словами, когда их могут услышать боги, – произнесла она, но сказанное вызвало лишь новый взрыв хохота.

– Скажи по секрету, ты ложилась под него? – одна из северянок подсела к ней на тюфяк. – Он уже сделал тебя настоящей женой?

– То касается только нас и богов.

Ответом ей был новый взрыв хохота. Другая северянка произнесла ещё несколько непонятных слов, и из всей тирады Кена поняла только:

– … вставляет свой … рабынерожденный тролль… Ладно. Хильда, пойдём. Не всем с утра до ночи молоть муку, надо немного и поспать.

Северяне ушли, а Кена всё сидела, то белея, то багровея от злости. Она положила на пушистую шкуру ладонь.

«Они не могли говорить о Льефе», – билось у Кены в мыслях, и, несмотря на всё случившееся, ей снова казалось, что гигантский волк не только греет, но и охраняет её.

Как скудна и сурова была природа Севера, так же сурова и скудна – жизнь тех, кто здесь обитал.

Обед начинался, когда солнце стояло в зените, а ужин – когда спускалось к верхушкам елей. Опоздание или, тем более, отсутствие за столом считали оскорблением хозяина и хозяйки. Пива днем практически не пили, но зато вечером наверстывали упущенное с размахом. Мужчины, женщины и рабы сидели при этом за отдельными столами.

Готовили на огне, над очагом или в закрытых печах. Мясо и рыбу порой стряпали и другим способом: вырывали яму, стенки обкладывали толстыми досками или камнями, а посередине помещали еду. Камни раскаляли в очаге и опускали внутрь ямы. Затем сверху накрывали досками и дерном, чтобы тепло не пропадало зря.