Ежов. Биография - Алексей Павлюков

Можно предположить, что начавшийся в пьяном угаре день 9 апреля примерно так же и закончился. А 10 апреля Ежова арестовали. В своей книге «On Stalin and Stalinism», изданной за границей в 1979 г., Р. А. Медведев так описывает это событие:

Другая версия ареста Ежова появилась в 1991 году. Ее автор, сын Г. М. Маленкова, в своих воспоминаниях об отце приводит со ссылкой на него и его помощника Д. Н. Суханова, в разное время и независимо друг от друга рассказавших ему эту историю, такие подробности взятия Ежова под стражу:

Помимо странной датировки события — январь 1939 года, обращает на себя внимание и наивное представление о том, что кто-то из соратников Сталина (а уж тем более впавший в немилость Ежов) мог требовать (!) созыва заседания Политбюро. Кроме того, нет никаких свидетельств встречи Ежова с вождем накануне ареста. Судя по журналу регистрации посетителей кабинета Сталина, последня такая встреча состоялась 23 ноября 1938 г.

Что же касается самого факта ареста Ежова в кабинете Маленкова, то, возможно, все так и было, тем более что те же сведения со ссылкой на заместителя Берии Б. З. Кобулова приводит в своих мемуарах один из ветеранов советской внешней разведки П. А. Судоплатов.

После ареста Ежова на его кремлевской квартире был, как и положено, произведен обыск. Из многочисленных документов и материалов, изъятых в ходе обыска, стоит упомянуть папку, содержащую переписку Тифлисского губернского жандармского управления по поводу розыска «Кобы» [партийная кличка Сталина] и других членов закавказской организации РСДРП. О содержании переписки ничего не известно, но нельзя исключить, что причиной, по которой Ежов, вместо того чтобы передать эти материалы в партийный архив, хранил их даже не в служебном кабинете, а у себя дома, могли быть какие-то компрометирующие Сталина сведения из его революционного прошлого. Знакомить вождя с такими документами Ежов, по-видимому, побоялся, но и уничтожить их тоже, вероятно, не решился.

События вокруг Ежова на протяжении нескольких месяцев, предшествующих аресту, складывались таким образом, что предвидеть, во что это все в конечном итоге выльется, было, казалось бы, не так уж и сложно. Возможно, Сталин даже рассчитывал на то, что его вчерашний фаворит все правильно поймет и сам примет решение, которое снимет многие проблемы и, главное, избавит от необходимости прибегать к крайним мерам. Однако даже застрелиться Ежов на самом деле не мог, поскольку прекрасно понимал, какая участь ждет в этом случае его приемную дочь, престарелую мать и племянников. Ведь Сталин еще в конце 1936 г. на декабрьском пленуме ЦК разъяснил партийной верхушке, что самоубийство коммуниста есть не что иное, как способ борьбы с партией, попытка уйти от ответственности за свои преступления перед ней. Ну а как поступают с родственниками политических преступников, Ежов знал лучше, чем кто-либо другой. Поэтому, хотя мысли о самоубийстве, наверно, посещали его не раз и не два, решиться на это он так и не смог. Ведь пока он был жив, оставалась хоть какая-то надежда, что все обойдется и что Сталин в память о былых заслугах поступит с ним как-нибудь иначе, чем с другими своими вышедшими из доверия соратниками…

23 ноября 1938 года Л. П. Берия, формально еще заместитель Ежова, а фактически уже руководитель НКВД, направил письмо на имя Председателя Совнаркома СССР В. М. Молотова.

Свое название закрытый в 1931 году Сухановский монастырь получил из-за близости бывшего имения князей Волконских — Суханово. С 1935 г. там размещался дом отдыха Архитектурного фонда СССР, а территория монастыря использовалась для нужд его подсобного животноводческого хозяйства.

29 ноября 1938 года заместитель председателя Совнаркома СССР Н. А. Булганин дал указание в трехдневный срок передать в распоряжение НКВД постройки бывшего монастыря, а также стометровую зону вокруг него (об этом Берия также просил в приложении к своему письму). В начале 1939 года работы по переоборудованию были завершены, и самая таинственная из советских тюрем — Сухановская вступила в строй действующих.

В Сухановку попадали не только высокопоставленные функционеры, которых хотели оградить от контактов с другими заключенными. Оказывались здесь и арестанты гораздо более низкого ранга, чьи показания в силу тех или иных причин представляли интерес для руководства НКВД. Повышенные меры изоляции — в крошечных камерах могло находиться не более двух человек (один из которых очень часто оказывался осведомителем НКВД), отсутствие каких бы то ни было правил внутреннего распорядка, имевшихся в любой другой тюрьме, назойливый надзор (дверной глазок открывался чуть ли не ежеминутно), отсутствие прогулок, ну и, само собой, широкое применение методов физического воздействия — все это должно было быстрее подталкивать заключенного к мысли о необходимости активного сотрудничества со следствием.