Шахта - Михаил Балбачан
Шрифт:
Интервал:
– Соображаешь ты, Женька! Казалось бы – просто, а я вот, понимаешь, не дотумкал.
Снаружи дважды прогудело, и Слепко двинулся на выход. Там ничего не изменилось: мороз, мрак и метель простирались на тысячи километров. «А все-таки лето приблизилось на эти восемь часов, – подумал он, покойно покачиваясь в кабине, зажатый между дверцей и боком очередного вертухая. – Хорошая все-таки вещь – тулуп, великое изобретение человечества!» Шофер непрерывно кашлял и ругал кого-то, кто должен был расчистить дорогу от снега, но пренебрег этой своей обязанностью. Слепко задремал.
– Спиртику бы мне… – разбудил его шофер. Машина уже стояла. – Спиртику бы, товарищ начальник, полечиться бы.
– Хорошо, идем, только быстро.
Войдя в комнату, он достал из ящика под кроватью Лучицкого новую поллитровку, расковырял сургуч, налил полстакана. Шофер молча хлопнул. Слепко проводил его до машины и спросил:
– Ты меня завтра повезешь?
– Ну вроде.
– Тогда, это, учти, заедешь за мной еще по пути в лагерь, понял?
– Мне что? Мое дело маленькое, а только…
– Не сметь у меня пререкаться! Приказываю тебе…
– Хорош трепаться, суки! – загундосили из кузова. – Кончаемся мы тута!
– В общем, сделаешь, как я сказал, – закруглился Евгений Семенович и убежал с мороза назад в барак.
Танька поставила перед ним миску жареных макарон. Под ее безразличным взглядом он налил себе грамм пятьдесят и, не разводя, осторожно выпил.
Открылась дверь, и в облаке пара вошел Засурский, начальник строительства. Одет он был в простую шинель и форменную папаху, не полностью даже закрывавшую уши. Единственным отступлением от устава были высокие черные валенки. Слепко вскочил, давясь хлебным мякишем.
– Ты сиди, сиди. Закусывай. Нечего тут тянуться. Тем более хоть тебя в форму и обрядили, идет она тебе как… барану.
– Присоединяйтесь, товарищ полковник.
– Благодарствую, я уже поел. Да и к Танькиным разносолам привыкать не хочу, потом собственная пайка в горло не полезет.
Комичка за перегородкой удовлетворенно хрюкнула.
– А от чайку не откажусь. Танька! Тащи давай чайник.
– А?..
– Тоже, ладно. Здесь, Женька, без этого никуда. Как раз сдохнешь. Спиртец – он и греет, и кормит, и мыслям черным в башке завестись не дозволяет. Ну, краса ненаглядная, чего стоишь – улыбаешься? Садись и ты с нами! – нежно обнял он необъятный зад туземки.
– С тобой, начальник, еще лучше сдохнешь, – засмущалась та.
– Эх, завидую я вам с Федькой. Хорошая она баба. Вы у ней тут как цыплятки под крылышком. И накормит, и напоит, и обогреет. Жалеет она вас.
Слепко налил себе еще немного.
– Чего, Женька, морщишься, не прав я? Жалеешь их, а, Танька?
– Как не жалеть? Жалею, конечно. Они такие… Поглядишь – сердце болит, так болит, очень их жалею.
– Не понимает он еще, Тань. Вот Федька, он поумнее будет, он понял. А, Тань, понял Федька-то?
– Федька понял, начальник, сперва, тоже все не понимал, а теперь – понял.
– Ты вот, Слепко, думаешь: человек ты, награды у тебя, удача. Самому, вот, нахамил, и сошло, орденок даже очередной подкинули. А? Так, думаешь? И ошибаешься. Сильно ошибаешься. Это там ты был человек, а тут – нет. Тут на тыщу верст, если хочешь знать, три человека всего и есть: я, Танька да Бирюков, корешок твой. А вы все – так, пар просто. Потому и жалеет она вас: вроде сидишь ты тут, макарончики наворачиваешь, морду на сторону интеллигентно кривишь, а завтра – раз, и нету тебя, другой уже на этой самой табуретке морду кривить будет. А она, видишь, огорчается по доброте своей.
Комичка молча встала и ушла за загородку.
– Я, товарищ полковник, философию эту вашу обсуждать не намерен, а только товарищу Сталину я не хамил. Это во-первых. Там ведь как вышло…
– И слушать не хочу, чего там у тебя вышло, мне достаточно того, что в личном деле записано.
– А что там записано?
– Записано, что ты был награжден за выполнение особо важного задания и сразу, значит, сюда направлен. А – во вторых?
– Что? Ах да. Бирюков мне никакой не корешок. Просто я когда-то, десятником еще, на одной шахте с ним работал. Его посадили как раз перед тем, как меня начальником шахты назначили.
– И только?
– Ну да. Понимаете, человек он… заметный очень. И голова, опять же, варит. Я вам про него такого могу порассказать!
– К чему? Я и сам про него много чего могу порассказать.
– Может, тогда в мастера его перевести?
– Не думаю, чтобы это его обрадовало, жить-то ему все равно в лагере придется, а авторитет среди своих потеряет.
– А если его… того? Переселить? Мне кажется, преступление свое он искупил уже… У нас сегодня маркшейдер погиб, давайте маркшейдером его назначим? Кстати, он еще про одного мне сегодня рассказал, тоже с нашей шахты, стахановец, орденоносец. Слежнев Николай. Сам я его не знаю, он без меня уже…
– Ну, это ваши с Федором дела. Маркшейдером так маркшейдером. Наша с тобой сейчас главная задача, Женька, самим в канаве не очутиться. Чуешь? Ну, раз чуешь, налей еще. Полнее лей, до краев. Макарончиков. Чего не доедаешь? А я, вот, не гордый, доем. М-м. Миловать их я все равно не имею права. Только признаюсь тебе, будь моя воля, Кузьку бы живым я не выпустил. На первый взгляд, серьезного за ним нет ничего. В тридцать седьмом, похоже, действительно за чепуху его прихватили. Видишь, всё как есть тебе говорю, ничего не скрываю. И не в том, конечно, дело, что подкулачник он недобитый и языком лишнее молотит. А в том дело, что другой такой страшненькой зверушки я еще не встречал. По-настоящему, его бы в расход пустить надо, да уж больно на производстве полезен, сука. Пойдем, что ли, насчет Слежнева твоего поинтересуемся? Слышь, Женька, ты Слепко, а он Слежнев. Может, за родственничка хлопочешь?
– Холодно идти, Егор Лукич.
– А ты закутайся получше. Мой тебе совет: не бойся холода, расправь плечи, оно и полегчает. А Кузьму, что же, если в маркшейдера его хочешь, я не возражаю, только, значит… Готов?
Они вышли на мороз. Ветра уже не было. Полная луна освещала безграничную белую рябь. Дышать пришлось через шарф. Даже полковник и тот прикрыл усы рукавицей. «Говорят, летом здесь цветочки. И комары. Где они сейчас, комары эти?» В бараке управления было чисто и в меру тепло. Крашенные зеленой краской стены и пальма в кадке смотрелись уютно, как-то по-домашнему. За небольшим столиком у белой кирпичной печки спал ефрейтор, положив щеку на ушанку. Засурский точным движением валенка выбил из-под него табурет. Поднявшийся с пола «архивариус» оказался скопческого вида чухонцем.
– Дело мне подай, этого… Как его, Слепко?
– Слежнева Николая.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!