Судьба ополченца - Николай Обрыньба

Была весна ранняя, и болота, грязь так, помимо боев, вымотали бойцов, что перед очередным рывком все лежали на земле и никто не поднялся на призыв: «В атаку! Вперед!» Обессиленные, люди продолжали лежать. Тогда Родионов попросил подать коня. Его подняли, посйдили в седло. Он был весь в окровавленных бинтах, крикнуть уже не мог, но поднял оружие. Это и был призыв. И сам двинулся на врага. Его автомат захлебнулся в длинной очереди, но все уже поднялись и рванулись вперед. Собрав последние силы, прорвали цепь и ушли в лес.

Это последний его был бой, в который сам он повел своих бойцов.

Судьбы Родионова никто не знает. Его несли на носилках. Отходила группа к озеру Палик. И вот, после короткого отдыха, когда на рассвете подошли поднять носилки, они оказались пустыми. Родионова на них не было. Где делся, куда пропал Родионов? Никто не видел, не знал. Может, ночью отполз и покончил жизнь, чтобы не обременять бойцов и прекратить свои мучения? И, наверно, думал он, знал, что потом, несмотря на награду — орден Красной Звезды за перевод в партизаны полка, — ему придется встать перед судом за сдачу в плен. То ли действительно было невмоготу уже терпеть боль?..

На меня произвел этот рассказ огромное впечатление.

Я видел его сам, видел и понял, что это настоящий русский патриот. Он говорил:

— Что толку, если бы я застрелился? Нужно было собрать силы против врага — вот моя задача.

Собрать в окружении врага тысячи людей вокруг себя — целую армию пленных командиров! Это была Армия командиров. И вернуть людям — родину, отечеству — воинов. Это великий подвиг. Беспримерного мужества, беспримерной духовной силы человек!

Иван Матвеевич Тимчук около восьми месяцев, до освобождения Белоруссии, оставался комиссаром при Родионове и был награжден званием Героя Советского Союза. После войны он возглавил в Белоруссии Комитет защиты природы. В его ведении был и Березинский заповедник, куда я приехал в 1965 году собирать материал для картин «Реквием» и «Партизанское знамя» и где мы, часто встречаясь, беседовали о Родионове. Тимчук отзывался о нем и оценивал Родионова очень высоко. Как человека и как героического командира. От него я узнал, что Лобанок, выходя из окружения, взял с собой на прорыв и диверсии в тылу группу родионовцев, как надежных и в военном отношении самых сильных бойцов. Вообще, в прорыве блокады родионовцы показали себя самыми умелыми и стойкими. В партизанах они дрались как герои.

«Настоящий русский человек с храбрым сердцем. Вот мое впечатление» — таким он остался в памяти своего комиссара.

Говорил я и с Лобанком о Родионове. Он сказал: «Может, и лучше, что такой конец; и не было огорчений, если бы он попал в Москву».

* * *

Шел сентябрь, минуло уже два месяца после раздела бригады, а я все тянул, медлил с отъездом. За это время я успел выпустить ряд плакатов и дважды по заданию Лобанка ездил в полк Родионова, он как раз начал переформировываться и нужно было наладить отношения с этим новым формированием нашей партизанской зоны.

Однажды в хату, где мы работали с Николаем, вошли Журко и Василь Косый. Приехали они в Старинку за патронами и заодно передали мне приказ Дубровского: явиться на Валовую гору, в штаб бригады; бригада располагалась в Ляховичах на Валовой горе.

— Видишь, — объяснил Василь, — он сказал: «Если не поедет сам, связать и привезти его силой». Так уж ты, Николай, соглашайся, поехали миром. Он и краски велел, чтоб забрал, все хозяйство.

Возле хаты ожидали три телеги с грузом, запряженные парами коней.

Собрал я этюдник, краски, взял фотоаппарат и сел на подводу. Горько мне было расставаться с Николаем, мы прошли большой путь вместе. Не хотелось бросать аэродром, Короленко. Да и просто — не хотелось мне туда ехать…

По дороге остановились в отряде Петро Литвина.

Петро — бывший танкист, из окруженцев, к этому времени он уже стал командиром комсомольского отряда. Что-то его тянуло ко мне, и он стал дружить со мной. Казалось, что общего? Я — художник, разведчик, я один, иду всюду сам. Он — хозяин, у него люди, за которых он отвечает, хозяйство, начиная от боепитания до продуктов, а это в армии особое положение. А вот дружба. Которая как-то нахлынула, хочется сказать, и возникли доверительность и уважение, и какая-то черта нас выравнивала в отношениях наших. Так и с Борисом Звоновым, и с Никифоровым, Диденко. И это уважение мне принесли мои картины. Я обладал тоже в их представлении какой-то силой и какой-то властью.

И тут, когда мы заехали в его отряд, мы оба были рады встрече, и Петя попросил сфотографировать его с девушкой, которую он любит. Пленку я берег как зеницу ока, но это такой красоты душевной человек, я не мог ему отказать. Сделал снимок: он стоит с автоматом на груди и держит девушку за руки.

Назавтра, еще не будет проявлена пленка, Петро будет убит, поведя свой отряд в атаку. Оказалось, это последняя была наша встреча. Все это меня всегда так волновало…

* * *

На новом месте поселили меня в хату матери партизана Федора Гайдукова, совсем парнишки, он только недавно вступил в бригаду. У хозяйки уже были постояльцы: женщина из другой деревни, бежавшая от немцев, пожилой человек — умелец по дереву, и на чердаке жила наша партизанка Шипуля. Я стал четвертым квартирантом. С особой радостью встретился в Ляховичах с Бородавкиным, я чувствовал его доброе и внимательное отношение. В помощь и для обучения дали мне Николая, молодого партизана со способностями к рисованию. Ночью я ходил в засады, днем отсыпался и работал, в это время я собирал материал для картины о наших кавалеристах, легендарном кавэскадроне, которым командовал Михаил Чайкин.

Стояла осень 1943 года, после поражения под Орлом и Курском через наши места отступали немцы, полицаи и власовцы. Двигались они на Чашники, пробивались с боя ми через партизанскую зону. Бои шли в нескольких кило метрах от Ляховичей. Отряды Звонова и Диденко стояли заслонами на дорогах, вступали в схватки с проходящими частями, уничтожая живую силу противника и отбивая транспорты.

Отступавшие двигались большими группами, часто на конях и машинах — везли на запад награбленное добро, а полицейские — еще и жен с детьми, потому злые были очень и бились насмерть. К ним присоединялись местные предатели и полицаи, старались увезти свои семьи под защиту немецких гарнизонов и поближе к железной дороге.

Недели через две после моего приезда произошел случай, поразивший всех.

Как-то вечером пришли в нашу хату женщины, одна с грудным ребенком на руках. Пришли они попросить молока, так как у нашей хозяйки была корова, а ребенка этого только что привезли в деревню вместе с ранеными.

В тот день партизаны держали бой на дороге и разбили крупный отряд полицейских из-под Орла. Когда осматривали место боя, нашли ребенка возле убитой женщины. Женщина была не местная, видно, жена одного из орловских полицаев.

Хозяйка наша перепеленала младенца, соорудила соску и начала кормить, женщины причитали: