Записки беспогонника - Сергей Голицын

На следующий день перевод Недюжина в состав штаба ВСО был оформлен. Выписали ему и мне на неделю продукты, посмотрев ведомость, мы гордо отказались их получать.

— Фу, свиная тушенка и ячневая крупа! — Мы взяли только хлеб.

И я отправился в последнюю поездку с Недюжиным, Коршуном и Соловьем. В кармане у меня было командировочное предписание, разумеется, «для выполнения особого задания», для вящего веса, кроме Сопронюка, документ подписал еще наш уполномоченный Особого отдела старший лейтенант Чернов — для всех личность бесцветная и загадочная. К нему время от времени доставлялись немногие остававшиеся на местах старики немцы, и он с помощью переводчика — бывшего нормировщика нашей роты Кулика их допрашивал. В Особом отделе опасались немецких партизан. Но, насколько я знаю, нигде никогда никаких партизан в Германии не было — слишком немцы привыкли беспрекословно исполнять приказы любой власти.

Если бы, конечно, не приказ Сопронюка о Недюжине и конях, путешествие в коляске было бы очень приятным. Я сидел, развалясь, как некогда сиживал мой дед, погода стояла солнечная, теплая, начиналась весна. Мы ехали по Западной Пруссии, где население было смешанным — поляки и немцы. Последние в большинстве своем не убежали отсюда, и поляки их оберегали и даже прятали. Были ли злодейства с нашей стороны — не видел и не слышал, но о подобных поступках не рассказывается. А дома оставались целыми.

Путешествуя в коляске, я твердо решил и себе непременно добыть легкий экипаж и пару лошадей, притом обязательно белых.

По дороге нас обогнали танки, их было больше сотни, наверное, целый танковый корпус. Они мчались из Млавы на запад. Впечатление от мощных KB, наверху которых размещались молодцы воины, было большое; машины победно гудели, гусеницы скрежетали, за танками следовали грузовые машины. А потом впечатление смерклось, когда поехали машины легковые со штабным начальством и ППЖ этого начальства.

Расстался я в пункте Н. с Недюжиным и лошадками самым сердечным образом и на попутной машине догнал свою роту.

Пылаев меня выругал за то, что упустил кур, упустил овец и самое главное — упустил Недюжина с Соловьем и Коршуном и вообще ничего ему не привез, кроме двух банок варенья.

Оказывается, без меня рота занималась ремонтом и укреплением маленьких мостиков, раздавленных нашими танками, иногда строила новые мосты. Бойцы понимали, что работа эта не столь сверхспешная, как в дни начала наступления, когда танки и пушки задерживаются из-за недостроенного моста. И работали бойцы явно вполсилы. Пылаев все это мне высказал и добавил, что очень недоволен Литвиненкой; без меня он плохо командовал взводом.

Я, разумеется, обещал поднять дисциплину. Меня обеспокоило отсутствие Самородова, который выехал из Красносельца за день раньше меня. Вообще отыскивать свои воинские части было нетрудно, потому что везде на развилках и на перекрестках каждая часть ставила свои указатели со стрелкой. Наши указатели — «Хозяйство Елисеева-2» стояли повсюду. Почему же Самородов заблудился?

Через два дня он явился со своими бойцами на немецкой подводе и на немецких лошадях, а их шинели вместо воинских ремней были подпоясаны какими-то эрзацами. Оказывается, по дороге они забрались в немецкий хутор и стали там в присутствии хозяев шарить по шкафам и курятникам. Их накрыл какой-то лейтенант с солдатами и забрал, угрожая судом военного трибунала за мародерство. Их посадили в погреб, забрав коней, подводу, ремни и мою бутылку со спиртом. Но в ту же ночь они убежали. Самородов уверял, что все обойдется, так как допроса с них не снимали, не спрашивали их фамилии и из какой они военной части.

И еще Самородов мне рассказал, что в то же утро он с бойцами забрался в другой немецкий дом, конфисковал там пару лошадей и подводу, наверное, еще кое-что и вот явился в роту, как говорится, «цел и невредим».

Случай этот заставил нас впредь заниматься мародерством осторожнее, хотя тогда все воинские части второго эшелона занимались этим «позорящим советского воина» делом не менее рьяно.

Кстати, передислокация всего нашего 74-го ВСО из Восточной Пруссии связана была со скандалом в 1-й роте, когда их бойцы были задержаны как мародеры и новый командующий 48-й армией генерал-лейтенант Глебов отказался от всего нашего ВСО, то есть попросту нас прогнал. Так из армейских саперов мы вновь стали саперами фронтовыми, выполняющими те или иные строительные и другие работы по заданию штаба инженерных войск 2-го Белорусского фронта.

Продвигалась 2-я рота медленно, от моста к мосту. Пылаев продолжал посылать своего холуя Зимодру с двумя-тремя бойцами за разными «трофеями», но с предупреждением — брать только из пустых домов, а если встретятся немцы, относиться к ним повежливее и конфисковать у них лишь имущество, которое можно было назвать «военным», то есть лошадей и повозки.

Я спохватился, а у меня-то никаких трофеев нет, и еще я мечтаю о паре белых лошадей и коляске.

Однажды наша рота строила совсем маленький мостик, и я отпросился у Пылаева поехать в сторону километров за 15. Взял Литвиненко, Самородова, Кузьмина, еще кого-то, и мы поехали.

Тут деревень не было, а все хутора. Мы заезжали в хутора польские, спрашивали — где немецкие, и ехали дальше. К этому времени все пустые немецкие жилища были уже изрядно пообчищены, в шкафах и комодах оставалось лишь разное тряпье. Наверное, тут до нас действовали не столько наши военные, сколько местные поляки. В одном пустом доме я увидел ножную швейную машину и решил ее взять в подарок жене. И еще я увидел половник. У меня с женой в довоенном хозяйстве половника не было, а разливать суп столовой ложкой оказалось очень хлопотно. Дуршлаги, то есть те же половники, но с дырочками, до войны продавались всюду, а вот половник без дырочек мы нигде не могли купить. Взял я его и сунул в свой вещмешок.

Забегая вперед, скажу, что швейная машина мне впоследствии причинила немало огорчений, я ее поместил на подводе под брезентом, но брезент протекал и весь механизм так проржавел, что пришлось машину выбросить. А половник я привез в Москву и с торжеством подарил жене. Это был мой единственный военный трофей. А вот ножик, сколько я ни искал, так и не мог найти, ни в Белоруссии, ни в Польше, ни в Германии.

Возвращаюсь к прерванному рассказу. Расспрашивая поляков о том, не стоят ли где в немецких хуторах лошади, особенно белые, мы заехали довольно далеко. Одну белую лошадь видели, да такую старую, что пришлось от нее отказаться. Тогда я решил отказаться от своей мечты о белых лошадях и сказал, что хочу коней любой масти и хочу коляску. В конце концов, в своей же роте я всегда сумею обменять лошадей на более подходящих по масти и по резвости.

Поляки нам указали один хутор, где, по их словам, немец хозяин не успел убежать и прячет двух лошадей. Поехали. Я пошел прямо в дом, мои спутники стали заходить в надворные постройки. Старик-хозяин выскочил, прошел мимо меня.

В большой комнате я застал женщину с двумя детьми. Она смотрела на меня испуганным, измученным взглядом.

— Kein Angst? Kein Angst? — повторил я несколько раз.