Записки беспогонника - Сергей Голицын

Тогда валом повалили из Померании угнанные со всей Европы в рабство юноши и девушки. Представители различных национальностей двигались на подводах с флажками на юг и (доколе позволял фронт) на запад, а наши направлялись на восток. Самородов говорил, что наших девчат издали можно было узнать, они отличались размерами грудей.

Я требовал, чтобы Самородов приводил парней, а девчат только в крайнем случае, он приводил их в пропорции — 2 парня на 5 девчат. За короткое время, вместе с нашими прежними, у нас набралось девчат 70.

Я их записывал, регистрировал, распределял по взводам, впрочем, Пугачев категорически отказался принять к себе во взвод хотя бы одну девчонку. Сразу начались романы, Литвиненко выбрал Аню, Самородов Таню, Пылаеву понравилась Вера и т. д. Только Ледуховский, Пугачев и я остались холостяками.

Впоследствии о нашей роте так и говорили: «Ах, это та рота, где много девочек!»

Пылаев вызвал меня и Литвиненко и спросил, к счастью, именно спросил, а не приказал:

— Как вы думаете — не организовать ли нам отдельный взвод девочек под вашей командой?

Литвиненко плотоядно ухмыльнулся, а у меня затряслись колени — это значит гарем, это значит быть все время в девичьем обществе, разбирать их ссоры, искать вшей в их головах и в прочих местах, купать их, а самое главное — следить за их нравственностью, чтобы они по ночам никуда не убегали и чтобы к ним никто не забирался. Ужас, ужас! К счастью, Пылаев внял моим мольбам, и такой взвод не был сформирован.

Тут произошел случай, который мог бы стать сюжетом отдельной повести. Одна из девушек, приведенных Самородовым, встретила на строительстве своего родного отца, который с начала войны был стройбатовцем, но служил не в нашей части, а в 73-м ВСО. По просьбе командира той роты девушка и две ее подруги были немедленно переведены от нас.

Самородов все приводил новое, в основном девичье, пополнение. По вечерам я ходил к ним разговаривать, расспрашивал их. Это тоже тема нескольких повестей — жизнь в немецкой неволе или у бауеров, как они называли немецких крестьян и помещиков, или работая на немецких заводах.

Девушки привезли с собой настоящий фольклор — песни и частушки, сочиненные в неволе, и пели их по вечерам, у одной из них я видел целую тетрадку записей таких песен. Сейчас, наверное, этой тетрадке цены бы не было.

Работавшие на военных заводах рассказывали о тайной организации, в которой принимали участие отдельные немцы. В снаряды сыпали песок. Не потому ли они так часто не взрывались?

Одна бывшая батрачка рассказала, как хозяин ее избил за подохшего поросенка, она в слезах убежала в сад и стала там при свете луны со злости срывать яблоневые цветы.

Они там даже ухитрялись слушать наше радио через самодельные приемники.

Привел Самородов очередную группу, в которой была еврейка лет сорока. Она вдруг кинулась ко мне, начала быстро тараторить по-еврейски. Я ей резко ответил, что я русский и ничего не понимаю. Она мне ответила по-русски:

— Как печально, что находятся евреи, которые стыдятся или боятся принадлежать к своей нации и забыли свой язык.

Я ей еще более резко ответил, что я русский. Она мне показала на свою спутницу, совсем молоденькую, бледную, словно фарфоровую, еврейку и сказала, что ее собирались расстреливать в группе других евреев, но она за секунду до выстрела упала в обморок у стенки и потому уцелела. Немцы расстреляли всю ее семью, а она стала почти помешанная. Ей нужен покровитель, а то каждый может с ней сделать все, что захочет.

Молодую я взял к себе во взвод. Через несколько дней она совсем оправилась, повеселела, а уж после войны вышла замуж за одного нашего шофера, забеременела и была отправлена в тыл.

Ату пожилую, упорно принимавшую меня за еврея, я тогда же при первой возможности сплавил в другую часть.

Целый месяц мы строили мост. Для меня настал самый напряженный за все время войны период жизни. Бывали и раньше работы с утра до ночи, ну на три дня, на неделю. А тут изо дня в день было изнуряющее недосыпание, постоянное дерганье старших командиров.

Работа двигалась очень медленно, сваи в грунт никак не шли. К тому же погода завернула убийственная — постоянные дожди с ледяными ветрами. Шинель и одежда не успевали просыхать.

Дали нам копер — дизель-бабу, чтобы забивать сваи механическим способом. Мотор находился в самой бабе. При копре было специальное отделение закоперщиков. Виктор Эйранов стал забивать сваи в дневную смену, я в ночную.

Когда сейчас услышу где-либо на строительстве характерный щелчок, снизу дергают за веревку, и сразу начинается не менее характерный стук, так и екает у меня сердце — вспоминаются те ветреные, дождливые ночи, когда при свете фонаря — летучей мыши я указывал старшему команды закоперщиков, где забивать сваю. Мои бойцы ее поднимали, закоперщики закрепляли, дергали за веревку, и начиналось — фук-фук-фук… Я следил, когда будет «отказ», говорил — «стоп!», и копер передвигался к месту следующей сваи. За ночь успевали забивать свай 20.

Утром я шел на доклад к Пылаеву, докладывал — сколько забил свай. Пил он тогда вместе с майором Елисеевым. Я приходил к ним в девятом часу, оба они еще нежились на немецких перинах, но их ППЖ — у Пылаева Вера, у Елисеева — не помню как звали, но не его прежняя Анечка — уже хлопотали, готовя господам завтрак.

Я называл число забитых свай, докладывал — как прошла ночь, Вера мне подносила стакан самогону, выпивал залпом, чем-то закусывал и шел в келью монашенки спать.

Однажды ночью внезапно налетели немецкие самолеты, они бомбили, навели панику, но безрезультатно. А один немецкий самолет был пойман нашими прожекторами, с разных сторон понеслись к нему разноцветные нити трассирующих пуль, и он был сбит.

Утром, когда я пришел с докладом к начальству, у них сидел неизвестный мне лейтенант с бутылкой немецкого шнапсу в руках.

— Тебя только и ждем, — сказал Пылаев и объяснил, что лейтенант из подразделения прожектористов, ему нужна справка — откуда светили первые поймавшие немецкий самолет лучи прожекторов.

Я сказал, что прожекторов было очень много, они по всему небу плясали и который из них первый засветил вражеский самолет — нельзя было понять. Однако наши командиры выдали лейтенанту справку, что засветили прожектора с севера. Лейтенант, очень довольный, предвкушая награды, уехал, оставив бутылку шнапсу.

Забивка свай пошла так успешно, что взвод плотников Пугачева не успевал их ровнять, наращивать, ставить по рядам насадки. Вскоре все сваи были забиты. Ночные работы прекратились, но в моем взводе не было плотников, и потому нас назначили на подсобные работы; с помощью болтов крепить сваи бревнами — укосинами, и так и эдак получались сплошные буквы «X».

Болты нам выдали, но, чтобы их ставить, требовалось вертеть в сваях дырки, а у нас был лишь один бурав. Начальство материлось, из-за нашего отставания стопорилась вся работа.

Выручил Самородов: на соседнем участке 73-го ВСО под навесом он усмотрел десятка два буравов. Я пошел и убедился: да, лежат несколько связок небесно-голубого цвета. Как же их достать? Послать бойцов мужчин я побоялся — еще чего доброго, их поймают, изобьют. Послал трех девушек с пустыми ведрами, будто за водой. Они сперва сделали жалобные личики: