Рим. Цена величия - Юлия Голубева

– Так чей же ребенок у тебя под сердцем? Мой или Гая Цезаря? – поинтересовался он, оставив подсчеты. – Мне важно знать.

– Важно? – язвительно спросила Юния. А за тонкой перегородкой Ирод напряг слух, чтобы не пропустить ни слова. – Но я не собираюсь отвечать на твой вопрос. Осталось прождать положенное время, и, когда ребенок родится, ты сможешь догадаться и сам, чей он.

Макрон с удивлением посмотрел на возлюбленную, ее резкий тон озадачил его. Не разгневалась ли она на его недальновидность? Кто поймет женское сердце? Может, она не сомневалась в его уверенности в отцовстве, а он так глупо принялся расспрашивать ее? А может, опять играет с ним, как кошка с мышью? Невий вздохнул и примирительно сказал, не решившись настаивать:

– Что ж, подождем. Храни свою тайну, но это не помешает мне надеяться, что малыш родится похожим на меня.

– Подождем, – слабым эхом откликнулась Юния, тая в полумраке усмешку.

За стеной Ирод удивленно присвистнул. До чего ж хитра жена императора! Скажи она, что ребенок Гая, была бы ревнивая ссора и, зная непреклонный характер Макрона, можно было ждать полного разрыва отношений. А нет страшней врага, чем бывший любовник! А скажи Юния, что он отец, не ведать ей покоя. На какие только безумства не пойдет Макрон, добиваясь, чтобы ребенок носил его имя. А к чему Юнии навлекать гнев супруга и лишаться величия? Она умело оттянула неминуемое торжество правды. Агриппе стало ясно, что ко времени родов в живых останется лишь истинный отец ребенка. И он решил выяснить, кто же этот счастливец. Внимание его вновь привлек разговор любовников, и, прислушиваясь, он почувствовал, как от ужаса дыбом поднимаются волосы на макушке. Такого поворота он не мог ожидать.

– Ты удачно все продумала, – говорил Макрон. – Когда я привез в сенат сообщение о смерти Тиберия, там уже вовсю обсуждалось, что малолетний Гемелл втянут в плохую компанию поклоняющихся богине перекрестков. Поговаривали, что именно Геката покарала его падучей. В открытую заявлялось, что внук Тиберия, о котором еще ранее ходили слухи, незаконнорожденный, что он недостоин делить власть с сыном прославленного Германика.

– А ведь он и вправду сын Сеяна, – заметила Юния. – Все мои интриги против этого мальчика завершились бы удачно и Тиберий окончательно вычеркнул бы его из завещания, приказав, скорее всего, тихо удушить во сне, если б этому не помешало письмо Друзиллы.

– Мы тогда были на волосок от гибели…

– А я – от брака со спинтрием. Наверное, Тиберий дольше всех оставил бы меня в живых. Сейчас вспоминать об этом даже смешно. Помнишь лицо Авла Вителлия? Казалось, он лопнет от самодовольства. Сейчас он самый большой льстец при дворе нового императора. Боится, что припомнится ему эта обида.

– А ты собираешься мстить? – спросил Макрон.

– Нет. К чему? Скорее всего, он тогда выпросил мою руку у Тиберия, оскорбленный тем, что я отказала ему в близости. – Смеясь, Юния рассказала Макрону о неудачной попытке Вителлия, закончившейся позорным падением на пол.

Ирод за стеной тоже от души посмеялся, но смех вскоре умер, едва припомнилось сказанное о Гемелле. Разговор зашел о прощании, и он ретировался, сообразив, что более ничего интересного не услышит.

Какую интригу плела Юния против Гемелла? Чем помешало им письмо Друзиллы? И что, в конце концов, за заговор готовили они? Эти вопросы оставались без ответа. Но Агриппа уже прикидывал, кто может ему на них ответить. И три имени всплыли в его гибком и хищном разуме.

Промозглый холод сумерек заставлял забыть о весне, неся в душу осеннее разочарование. Все предметы в доме тускнели, теряли четкие очертания. Изящные вазы неясными пятнами чернели в полутьме, расплывшиеся силуэты бюстов белесо выступали из углов. Воздух наполняла гарь фитилей и дешевого козьего жира. Здесь не было виридария с цветами и фонтаном, здесь не принято было коротать вечер с друзьями, устраивать философские споры и чтения, пить вино, есть изысканные блюда. Строжайшая экономия – вот богиня, которой поклонялись обитатели этого мрачного дома, где даже селла была затянута темной тканью.

Клавдий грустил, мечтая вернуться в Капую, в тишь и спокойствие маленького города. Хотя и там с приходом к власти нового императора произошел ряд изменений. Капуя, прежде славившаяся одной из лучших гладиаторских школ, теперь бурлила жизнью. Школы возобновили работу, вследствие чего участились беспорядки. Кальпурнии пришлось остаться в их старом доме: строгая Антония никогда бы не потерпела под своим кровом проститутку. И хотя номинально Клавдий считался главой семьи, но по-прежнему, презирая хилого, хромого сына, всем заправляла суровая старуха. Она так и не смогла примириться со смертью горячо любимого мужа, с безвременной кончиной обожаемого Германика, а узнав о предательстве и преступлении Ливиллы, которую сама обрекла на голодную смерть, совсем отрешилась от мира.

С холодной усмешкой выслушала она известие Клавдия, что Калигула единым декретом осыпал ее невиданными почестями, какие даже не были оказаны Ливии за всю ее жизнь, и назначил верховной жрицей Августа. Ни слова не промолвила и ушла к себе. Жизнь окончилась для нее с последним слабым проклятьем собственной дочери, что долго умирала в муках в соседней кубикуле.

В детстве и юности Клавдий страдал от нелюбви матери, презрения бабки, но потом стерпелся и привык, отдавшись любимому делу – истории. Все его мечты занять достойную его происхождению должность в римском обществе обернулись крахом, сам Август скупо изрек в ответ на его просьбы, что не лучше ли было бы изучить поподробнее быт разрушенного Карфагена. Зато его женили и разводили сначала в интересах Ливии, затем – Сеяна, помнивших о его знаменитых родственниках. Ни с одной из двух жен он не был счастлив. Плавтия Ургуланилла – до сих пор содрогается он, вспомнив ее нелюдимость, фигуру, достойную слонихи, и откровенную любовь к женщинам. Элия Петина – глупая и тщеславная племянница Сеяна, звуки ее визгливого голоса сводили с ума.

И двое детей – умерший еще в детстве Друз, угрюмый некрасивый мальчик, и хорошенькая Клавдия Антония, воспитанная в презрении к отцу собственной бабкой.

Клавдий стряхнул наваждение грусти, всякий раз охватывающее его в этом доме, едва спускались сумерки. Что же поделывает его маленькая Кальпурния? Она так боится темноты. Их дом, наверное, ярко освещен, благоухают любимые ею ранние полевые цветы, а она, скорее всего, вышивает или ужинает. В одиночестве ли? Но он мог поручиться за ее честность, несмотря на прошлое девушки. Во что бы то ни стало надо уговорить Клавдиллу позволить ему вернуться в Капую. К чему молодому принцепсу его советы? Он забыл уже все, чему когда-то учился, готовясь к должности. Истерлись из памяти знания законов, обычаев.

Тихонько приподнялся линялый занавес, и заглянула девчонка-рабыня, которую он привез с собой из Капуи.

– Уже светает, господин, – сказала она.

– Не может быть, – удивился Клавдий. – Видимо, грустные раздумья украли еще часть отведенного мне богами времени. Пойду спать. Вели согреть мне постель.