Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс

Неуклюжая попытка проявить галантность смутила меня, и я решила скорей сменить тему разговора:

– Чем там занимаются в саду эти рабочие?

Я кивнула в сторону двух далеко не юных дам, одетых в белые хлопковые комбинезоны, с яркими платками на головах. Дамы суетились вокруг столов, предназначенных для гостей. У одной из них в руках был маятник, другая подняла вверх указательный палец, словно определяла направление ветра.

– А… это из фирмы, которая занимается фэн-шуй.

– Фэн-шуй? – удивилась я.

– Я не должен, наверное, говорить об этом. Дэвид хочет сделать вам подарок: чтобы вашей свадьбе сопутствовали самые благоприятные предзнаменования и чтобы привлечь удачу, он специально распорядился пригласить специалистов по организации места проведения мероприятия с помощью энергии фэн-шуй.

Вот вопрос: существует ли специальный эротический фэн-шуй? Можно ли повлиять на характер и качество любовных утех, обустроив место сношения с учетом законов этой нынче модной китайской астрологии? Станет ли мой клитор быстрее реагировать на ласки, если расставить мебель соответствующим образом и выкрасить стены в нужный цвет? Будет ли анус более снисходительным и предрасположенным к тому, чтобы растянуться до нужных размеров для того, кто захочет туда проникнуть? Станет ли пенис моего любовника от этого более или менее твердым?

Мой совет: выбирайте оранжевый, если хотите испытать несколько оргазмов за одну ночь.

(Рукописные заметки от 18/06/2009, написано моей рукой.)

Тут было чему удивляться. Но я распознала в этом творческий подход моего будущего деверя к созданию специальных помещений, обладающих душой и способных хранить воспоминания. Я спрашивала себя, прикладывает ли он для обустройства своего нового места жительства, Особняка Мадемуазель Марс, столько же усилий в этом плане? Что ж, вполне возможно… Вслед за этим предположением сразу возник и другой вопрос: а когда он собирается переехать? Когда этот человек, который столько времени унижал и развращал меня, вселил в мою душу тоску, заставил мучиться и страдать, но и научил ярким чувствам, редким по насыщенности, когда он станет нашим соседом?

Поблагодарив управляющего, я отпустила его заниматься своими делами, а сама продолжила инспекцию. В доме больше не оставалось ни одного уголка, где бы старательная армия слуг не приложила усилий к приготовлению торжества. Я сравнила бы это с каким-нибудь видом спорта типа слалома, наблюдая, как они носятся, лавируя между столами и стульями, между тележками, уставленными блюдами и посудой, и сервировочными столиками с бутылками и бокалами, ловко увертываясь от столкновений друг с другом. Я даже и не пыталась пересчитать неимоверное количество яств, проносимых мимо меня, заботливо завернутых, укутанных, прикрытых до определенного часа. Некоторые прятались под серебряными колпаками, другие были упакованы в алюминиевую фольгу. Я бродила среди гор деликатесов, представляя себя царицей гурманов и чревоугодников, строго охраняющей свои вкусные сокровища, но не позволяющей себе попробовать ни единого кусочка.

С самого утра, как только встала с постели, я не выпускала из рук мобильник, бессмысленный талисман, спрятанный в ладошке. Я все откладывала звонок дежурной сестре в больницу. Когда же наконец я с ней связалась, то получила ответ, выраженный краткими медицинскими терминами, заключающийся в том, что больная вышла из комы, находится в сознании, но по-прежнему очень слаба. Много ли нужно слов, чтобы описать все, что ей осталось в жизни? У медсестры, не склонной к пустой болтовне, вполне хватило нескольких, чтобы кратко изложить главное: мама ничего не говорит, ей даже трудно слушать врача, ее это утомляет, сил у нее почти не осталось. «Мне кажется, она экономит силы для вас», – добавила она в конце, вызвав у меня чувство вины. Возможно, ей с трудом удалось избежать фатального вопроса, который мучил и меня, как бы я ни старалась отогнать его от себя: «Когда вы наконец приедете к ней?»

Когда будет уже поздно? Когда счет пойдет не на дни или часы, а на минуты? Когда она уже не сможет меня узнать?

Прогулка по дому имела целью не только проверить приготовления к торжеству, но и освежиться, прочистить мысли. Я переходила из комнаты в комнату, бродила по двору и саду, мимо снующих повсюду, озабоченных важным делом людей, стараясь, по крайней мере, не мешаться у них под ногами. Так я оказалась под большим навесом на площадке, установка которой завершилась только накануне вечером. Молодой человек в белой рубашке и черном жилете занимался тем, что расставлял перед белыми фарфоровыми тарелками таблички из атласного картона с именами гостей, постоянно сверяясь со схемой, которую он держал в руке. Парень с таким усердием предавался делу, понимая важность данного ему поручения, что я не могла не улыбнуться, глядя, как он старается.

– Здравствуйте. Все идет хорошо?

– Здравствуйте, – он тут же обернулся и поднял на меня удивленный взгляд.

– Я… это у меня сегодня здесь свадьба, – я почувствовала необходимость представиться ему, чтобы доказать законность своего присутствия.

Чтобы привести более веские аргументы, так как мой халатик не мог в полной мере подтвердить мои слова, я вольным жестом указала ему на празднично уложенные в высокой прическе волосы.

Он выпрямился передо мной по стойке «смирно», прервав свое занятие, смутившись, словно допустил непростительную ошибку:

– О, простите, мадам… уф, мадемуазель! Примите мои поздравления.

Я чуть не прыснула со смеху, но лишь позволила себе снисходительно улыбнуться, надеясь, что это его утешит.

– Благодарю. Но я не хочу вам мешать, продолжайте, пожалуйста.

Мой взгляд случайно упал на сложенный пополам прямоугольник атласного картона, который он только что поставил на покрытый белоснежной скатертью стол, откуда исходил дурманящий аромат свежесрезанных цветов. «Люк Доре» – так гласила надпись на картонке. Но вовсе не имя гостя, обозначенное на табличке, привело меня в состояние шока и заставило схватить за руку перепуганного юношу. Я уставилась на табличку, не в силах оторвать взгляд от особенного почерка, которым та была написана. Он точь-в-точь совпадал с тем, которым писались все послания от моего мучителя, хранящиеся в секретном серебряном дневнике «сто-раз-на-дню».

– Простите, – я опять обратилась к юноше. – Вы не знаете случайно, кто подписывал эти визитки?

– Конечно, знаю, мадемуазель. Это месье Арман.

– Вы уверены?

Довольный тем, что может дать разъяснения по важному вопросу, более достойному, на его взгляд, чем план рассаживания гостей, он гордо выпятил грудь, сохраняя, однако, галантность, и с услужливым видом пояснил:

– Я абсолютно в этом уверен, потому что сам видел, как он их подписывал. Только сейчас. Посмотрите сами, на некоторых еще даже чернила не высохли.

Эта мысль привела меня в ужас: Арман, оказывается, давний сообщник Луи. Это он составлял под диктовку своего чокнутого хозяина гадкие записочки, которыми тот меня забрасывал сто раз на дню. Что, интересно, предложил ему Луи в обмен на согласие участвовать в столь грязной и безнравственной афере? Еще одну бутылку? Или обещание хранить в тайне проделки старого управляющего, который до чертиков напивался в семейных подвалах?