Экстр - Дэвид Зинделл

Я знаю что знаю что да это да а нет это нет и что не бывает да без нет нет нет но что да следует за нет как день за ночью и тьма за светом свет это да а нет только ничто откуда выходит “я” свет совет завет я знаю что скажу нет но нет я не должен я знаю нет нет нет.

Данло кружил в мыслешторме, бушующем в его мозгу, как талло в буране – только здесь вместо снеговых кристаллов мерцали и сливались волны сознания, все время перемещаясь, и танцуя, и создавая узоры, прекрасные и ужасные. Данло видел фиолетовые кольца и алые с золотом потоки, видел все цвета спектра и совершенно новые, еще невиданные. Совершенные, созерцая эти огни со своих мест, думали, должно быть, что Данло наконец-то постиг свои глубокие программы.

Но это означало бы отстранение и свободу воли, чего Данло как раз и не чувствовал больше. В некотором смысле он понимал сейчас себя как простейшее существо, полностью зависимое от триптаминовосеротониновых штормов, воспламеняющих его нейроны. Он сам был этим пламенем, и горел, и не мог помешать этому горению.

Он понял наконец страдание своего друга Ханумана ли Тоша, который тоже совершил путешествие в себя и вернулся, чтобы рассказать, какой ад ему открылся. Это была боль существования в чистом ее виде, боль материи, которая формируется, и рушится, и комбинируется, и разлагается, и дробится, и комбинируется снова без смысла и цели, до бесконечности, до конца времен. Это была боль богов, трагических существ, которые чувствуют себя отрезанными от этого потока атомов и фотонов, но тоже подвластны пламени, не поддающемуся до конца их контролю. Возможно, эта боль была даже болью Бога, глубокой и ужасной: ведь если Бог есть субстанция всего сущего, то его бесконечное тело непрерывно стареет и распадается – во всех мирах и в каждой космической пылинке, в бесконечности пространства и времени.

Бог – это пожирающее Бога вечное пламя, думал Данло.

Этому горению не будет конца. Данло знал это и ужасался вероятности того, что вечно будет гореть в собственном огне. Он ненавидел себя за этот страх и ненавидел свою же ненависть с такой силой, что покончил бы с собой, если бы мог приказать себе умереть. Но в этот момент он был только красным ревущим пламенем, у которого нет ни желаний, ни воли – есть только отчаяние. Его отчаяние было еще более абсолютным, чем у пилота, который вернулся со звезд и увидел, что его родной мир сожжен радиацией какой-то сверхновой. Оно превышало отчаяние бога, видящего, как целая галактика исчезает в черной дыре, созданной его врагом.

Сам Данло сейчас исчезал в себе, проваливаясь в темную глубину и пылающее холодное небытие своей души. Он чувствовал себя камнем, летящим в бездонный пруд. Он падал и падал, и все его существо состояло из этого бесконечного падения и бесконечного времени, из бесконечности, ожидающей внизу, из огня внутри огня, боли внутри боли, из тьмы, переходящей в еще более полную и черную тьму. За один удар сердца, за одно мгновение он проживал десять тысяч лет.

Чтобы жить, я умираю. Жить, жить – нет, нет, нет, нет.

Настал момент, когда он подумал, что долго не проживет. Да он и не хотел больше жить, если жизнь сводилась к этому бесконечному падению. Его мозг соединен нервами с каждой частью его организма – значит он может рассылать приказы всем своим мышцам и органам. Если он очень постарается, то найдет способ остановить свое сердце. Он почти что различал этот способ в черных туннелях отчаяния, пронизывающих его мозг, он почти что его видел. Где-то внутри него, как бриллиант в черном бархатном футляре, сверкал секрет жизни и смерти. Данло смотрел все глубже, страшась открыть этот футляр. Ключ был почти что у него в руках – он покачивался, как золотая раковина, на гребне его сознания. Данло прожил десять миллиардов лет с этим ужаснейшим из желаний. Он мог приказать себе умереть. Он мог это сделать почти так же легко, как задержать дыхание.

Он вспомнил Леандра с Темной Луны и восемь других пилотов, которые погибли, отыскивая путь в Твердь. Они, как и он, искали тайну вселенной, но нашли нечто другое. Они слишком боялись умереть и поэтому умерли – так сказала ему сама богиня. Выходит, если он встречает свою смерть без страха и с открытыми глазами, это значит, что он обречен жить? Или выбор, в конце концов, все-таки есть?

В конечном счете мы сами выбираем свое будущее, вспомнил он.

Это были слова его отца, его матери – а может быть, их пропел ветер или прокричала снежная сова в лунную ночь.

Это шептал, плача и смеясь, он сам. Падая все глубже в темный ревущий океан самого себя, он слышал зов своего сознания. Своего сознания, своей воли – он чувствовал, что воля к жизни по-прежнему бурлит в нем, как в талло, летящей к солнцу. Он знал, что так и должно быть, и это знание изумляло его. Разве не считал он себя рабом химических веществ, бушующих в его мозгу? Да, он был этими веществами, входящими в тонкую оркестровку его тела и мозга, но какое это имело значение? Данло приказал себе увидеть себя таким, какой он есть на самом деле. Это было все равно что посмотреть в зеркало, отражающее миллион других зеркал с далеким-далеким бликом его лица. Глядя туда, внутрь, в колодезь тьмы, где брезжил далекий свет, Данло уловил темно-синий проблеск – цвета своих глаз, или бесконечности, или самого сознания.

Глядя в черное сияющее небо, ты видишь только себя самого. Глядя в глаза Бога, ты видишь, что им нет числа.

Данло, глядя на свой мозг собственными глазами, видел звездный свет. Сто миллиардов нейронов вспыхивали в быстром, глубоком ритме, который он только теперь начинал понимать. Внутренняя работа мозга состояла, конечно, не только из загорания всех этих отдельных клеток. Ни одна часть мозга не существовала отдельно от других. Многие нейроны переплетались синапсами с десятью тысячами других – а порой и с тремястами тысячами. Мозг как целостный орган создавал электромагнитное поле, притягивающее каждую клетку к себе, и каждая из этих клеток была совершенна, как бриллиант. В их прозрачных стенках обитали плотные пузырьки и нервные каналы, и митохондрии, разрывающие молекулы ради высвобождения жизненной энергии, и многое, многое другое. Мотилин, допамин, таурин и другие нейротрансмиттеры струились непрекращающимся потоком. Данло видел, как комбинируются липиды и аминокислоты, как сгорает глюкоза и как ионы насыщают влагу жизни невероятно сложным и прекрасным танцем. Что командует этими химикалиями сознания? Что создает материю и организует ее в столь тонкую и чудесную гармонию?

Я то, что я есть. Я только углерод, кислород, водород, калий, железо и…

Он – это только химические элементы, ни больше, ни меньше. Земные и звездные элементы. Каждая его частица, каждый атом углерода в его глазах, каждая крупинка железа в сердце, были когда-то спаяны в огне давно погибшей звезды.

Да, атомы вселенной созданы звездами, но что заставляет эти атомы складываться, образуя сознание и жизнь? Что заставляет их двигаться? Ибо они движутся, быстрее, чем доступно его воображению, пульсируя, резонируя и вибрируя миллиарды раз в секунду; они находят другие атомы, чтобы кружиться с ними, и танцевать, и петь свои космические гимны. В безумный, чудесный момент за пределами времени Данло заглянул в середину углеродного атома где-то около мозгового ствола.