Настанет день - Деннис Лихэйн

Коннор направил требование о депортации Массимо Парди в окружной суд на том основании, что Парди нарушил антисиндикалистское законодательство штата, а тем самым Закон о шпионаже и Закон о подстрекательстве к мятежу. Исходя из вышеизложенного, его следует депортировать обратно в Калабрию, где местные юридические органы решат, необходимо ли применять к нему дальнейшие меры наказания.

Даже сам Коннор был удивлен, что судья с ним согласился.

А вот во второй раз Коннор уже не удивлялся. И тем более в третий.

Коннор наконец осознал (и очень надеялся, что это осознание еще сослужит ему добрую службу), что лучшая аргументация — та, которая совершенно бесстрастна, лишена зажигательной риторики. Держись нормы права, избегай полемического задора, предоставь говорить прецедентам — и пусть адвокат противной стороны решает, стоит ли на апелляции проверять означенную норму на прочность. Это было настоящее откровение. Пока оппонент ярился и потрясал громами, выводя судей из себя, Коннор хладнокровно раскладывал по полочкам суровую логику правосудия. И видел в глазах судей, что им это не по нраву, что они и рады бы не согласиться, а сердце их сочувствует обвиняемым — но рассудок не обманешь, рассудок их видит правду.

Процесс Массимо Парди обречен был стать показательным. Чересчур говорливый металлург получил год тюрьмы (с зачетом трех месяцев предварительного заключения), и власти тут же отдали распоряжение о депортации. Если к моменту высылки он еще не отсидит полностью, остаток срока будет милостиво списан, как только сталевар окажется в международных водах. А если процедура депортации затянется — отсидит полностью. Коннор даже испытывал к нему некоторое сочувствие. Парди в общем-то был человеком безобидным, типичным простым тружеником, к тому же он был помолвлен, свадьбу намечали на осень. Едва ли он представлял угрозу для этих берегов. Но опасность представляло то, что он собой олицетворял. Митчелл Палмер и Соединенные Штаты решили донести до всего мира: мы больше не хотим жить, опасаясь вас; теперь вы будете жить, трепеща перед нами.

Чикагские «Уайт Сокс» приехали в город после Детройта, и однажды вечерком Рут вышел развеяться со старыми знакомыми по молодежной лиге. Они-то ему и поведали, что у них в городе порядок восстановлен, армия наконец прищучила ниггеров. Думали, это никогда не кончится, говорили они. Четыре дня стрельбы, мародерства, пожаров, и все из-за того, что один негр заплыл туда, куда его брату не положено. И белые вовсе не забрасывали его камнями. Они просто кидали в воду камешки, чтобы его отогнать. Они же не виноваты, что он не очень хорошо плавал.

Пятнадцать белых погибло. Представляешь? Целых пятнадцать. Может, у ниггеров и имелись какие-то обоснованные претензии, но — убить пятнадцать белых мужчин? Да, с миром случилось что-то неладное.

И с Бейбом тоже. После того как он увидел Лютера на матче, он ни одного мяча не мог нормально отбить. Ни быстрого, ни закрученного, ни даже прямого. В его карьере наступил спад. А теперь, когда цветным указали их место, когда анархисты вроде бы притихли и страна могла, казалось, наконец перевести дух, — теперь агитаторы со своей агитацией объявились в самом непредсказуемом месте — в полиции.

В полиции, господи помилуй!

Каждый день появлялись новые свидетельства того, что удар вот-вот нанесут и что город Бостон лопнет по швам. В газетах печатали слухи о забастовке, по сравнению с которой история в Сиэтле покажется детской шалостью. В Сиэтле бастовали коммунальщики, в Бостоне же, по слухам, к ним присоединятся еще и пожарные. А если еще копы не выйдут на службу… Силы небесные! Город весь превратится в груду обломков и пепла.

Бейб сейчас регулярно забавлялся с Кэт Лоусон в гостинице «Бакминстер»; однажды вечером он оставил ее спать в номере, а сам, уходя, забрел в бар. Чик Гэндил из «Уайт Сокс» торчал там вместе с парой других ребят, и Бейб направился было к ним, но поймал взгляд Чика и решил, что лучше не соваться. Он сел у другого конца стойки, заказал двойной скотч и тут узнал парней, с которыми болтает Чик: Спот Салливан и Эйб Ателл — мальчики на побегушках у Арнольда Ротштейна.

И Бейб подумал: это не к добру.

Когда Бейбу принесли третий скотч, Спот Салливан с Эйбом Ателлом ушли, а Чик Гэндил со своим скотчем плюхнулся в кресло возле Бейба.

— Милашка.

— Бейб.

— Хорошо-хорошо. Бейб. Как поживаешь?

— Не якшаюсь с шавками, вот как я поживаю.

— И кто же у нас шавки?

Бейб посмотрел на Гэндила:

— Сам знаешь. Спот Салливан. Эйб Ателл. Они же шавки, работают на Ротштейна, а уж Ротштейн — шавка из шавок. На хрен ты болтал с ними, Чик?

— Ах, мамочка, в другой раз спрошу разрешения.

— На них же негде пробу ставить, Гэндил. Ты это знаешь, и всякий, у кого есть глаза, это знает. Если тебя увидят с ними, кто поверит, что ты не продался?

— Кто тут увидит? — возразил Чик. — Это тебе не Чикаго. Тут тихо, спокойно. И никто не пронюхает, Бейб, если только ты будешь держать на замке свой ниггерский ртище. — Гэндил ухмыльнулся, осушил рюмку, бросил ее на стойку. — Двигай, парень. В этом месяце выдашь приличный ударчик, а? — Он хлопнул Бейба по спине, расхохотался и вышел из бара.

Ниггерский ртище. Вот черт.

Бейб заказал еще.

Полиция толкует о забастовке, бейсболисты сговариваются с продажными посредниками, а его рекорд застрял на шестнадцати, потому что он случайно увидел цветного парня, которого однажды встретил в Огайо.

Дэнни встретился с Ральфом Рафельсоном в штаб-квартире Бостонского центрального профсоюза в первый четверг августа. Рафельсон благодаря своему росту принадлежал к числу тех редких людей, на которых Дэнни приходилось смотреть снизу вверх. Худой как щепка, с жиденькими светлыми волосами, он проводил Дэнни к креслу и тоже уселся. За окнами из бежевых туч сыпался теплый дождь, и улицы пахли гнилью.

— Начнем, — проговорил Ральф Рафельсон. — Если вас подмывает посклонять на все лады мое имя и мою фамилию, удовлетворите свое желание прямо сейчас.

Дэнни нарочно помедлил, словно бы обдумывая предложение, и потом сказал:

— Нет. Что-то не хочется.

— Благодарю. Что мы можем сделать для Бостонского управления полиции сегодня утром, полисмен Коглин?

— Я представляю Бостонский клуб, — сообщил Дэнни. — Мы — трудовая организация, входящая в состав…

— Я знаю. — Рафельсон слегка хлопнул по своему блокноту. — И я хорошо осведомлен о БК. Давайте я облегчу вам душу: мы хотим помочь.

— Мистер Рафельсон…

— Ральф.

— Ральф, если вы все про нас знаете, тогда вам известно, что я уже общался с некоторыми из трудовых групп, которые входят в вашу федерацию.