Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

было подумать, что борьба идет с террористами‐заговорщиками или государственными преступниками, а не бывшими сопартийцами… Если бы Ленину сказали еще несколько лет назад, когда он сочинял за рубежом программы социал‐демократического переустройства России, что именно он будет сажать в тюрьмы, ссылать в ссылку, отдавать во власть «непосредственной расправы» ЧК этих интеллигентных людей, с многими из которых вождь был знаком лично, он бы, безусловно, назвал все это «бреднями», «фантазией», «злонамеренной клеветой». Но так было.

И он сам, и его «ленинское Политбюро», получив власть, быстро перешагнули через многие принципы социал‐демократизма, которым они еще вчера клялись в верности. Непримиримость к меньшевикам стала одним из показателей революционности. Большевики видели в склонности меньшевиков придать социализму демократический характер такой же страшный грех, как оказаться буржуа, капиталистом, помещиком, членом династической семьи.

Ленин на заседаниях Политбюро доклады делал редко. Даже, пожалуй, Совнаркому он уделял большее внимание, чем этому партийному органу. Но он никогда не ставил под сомнение «первичность», верховенство Политического бюро над всеми остальными элементами большевистской власти. Ленин обычно сидел на заседаниях бюро, внешне не очень слушая очередного докладчика. Часто во время заседания писал свои «записочки» Троцкому, Сталину, Бухарину, Зиновьеву, Чичерину, другим участникам обсуждения вопроса, но тут же «вскидывался», как только кто‐то давал в своей «партии» классового «петуха». Так, он не раз отчитывал Луначарского за «демократические вольности». Например, он резко осадил наркома за его ходатайство о «выпуске за границу Шаляпина», других интеллигентов, расценив его как «легкомысленное».

Иногда Ленин, работая в Совнаркоме или болея, обращался в Политбюро с записками, навеянными какими‐то сиюминутными впечатлениями или возмутившими его фактами. Так, по одной из жалоб, поступивших к Ленину, о злоупотреблениях в жилищном отделе Моссовета (вот какие глубокие корни нынешней коррупции!) была направлена комиссия из управления делами СНК во главе с А.А. Дивильковским. Ревизия подтвердила обоснованность жалоб. Однако бюро Московского комитета партии взяло виновных фактически под свою защиту. Дивильковский сообщил об этом Ленину. Председатель Совнаркома написал тут же гневную записку:

«Письмо в Политбюро ЦК РКП(б) т. Молотову для членов Политбюро. Московский комитет (и т. Зеленский в том числе) уже не первый раз фактически послабляет преступникам‐коммунистам, коих надо вешать.

Делается это по «ошибке». Но опасность этой «ошибки» гигантская. Предлагаю:

1. Предложения т. Дивильковского принять.

2. Объявить строгий выговор Московскому комитету за послабление коммунистам…»[193]

Дальше следуют еще несколько пунктов в этом же духе. Ленин всю свою недолгую руководящую жизнь во главе Советского государства посвятил борьбе с бюрократией. Но он, к сожалению, так, видимо, никогда и не понял, что все его грозные записки, статьи, речи и репрессии – бессмысленны. Ибо суть новой Системы, которую он создавал, как раз и заключается в бюрократическом тоталитаризме. Ленин боролся с некоторыми внешними проявлениями бюрократизма, в то время как все шло от глубинной природы создаваемого общества. Его записки и распоряжения только способствовали более утонченному воспроизведению социального порока.

Политбюро, естественно, много занималось международными и коминтерновскими делами. Здесь буквально все члены Политбюро были «специалистами». Обычно при обсуждении этих вопросов была высокая активность. Приведу лишь несколько решений Политбюро, которые достаточно красноречиво говорят как о реальной политике большевиков, так и о ее исторических последствиях.

На заседании ареопага 1 сентября 1920 года было рассмотрено письмо Коппа из Берлина о том, что интересам Советской России благоприятствовало бы принесение в осторожной форме извинений за убийство в 1918 году немецкого посла Мирбаха. Ленин предложил отклонить извинения, заявив т. Коппу, что «это предложение должно быть им осмеяно».

К слову, на этом, как и на других заседаниях Политбюро, рассматривалось в среднем 15–20 вопросов. На упомянутом выше заседании, например, обсуждали состав новой мирной делегации для переговоров с Польшей, рассматривали предложение историка Покровского об учреждении комиссии по изучению Октябрьской революции, заслушали Ленина о необходимости «усложнения шифров секретных сообщений», удовлетворили просьбу Лежавы о продаже за рубежом 200 пудов золота…[194]

Политбюро не хотело рвать все связи с Германией, даже непролетарской, помня о ее роли в событиях в России. Поэтому, когда Берлин обратился в Москву с предложением о создании немецких командных курсов (чтобы обойти версальские соглашения) в Советской России, Ленин, Троцкий, Каменев, Крестинский, Радек, Калинин единодушно решили: «Немецкие командные курсы открыть вне Москвы. О месте поручить сговориться тт. Троцкому и Дзержинскому»[195].

Политбюро, как правило, переоценивало степень революционного накала во многих странах. Например, обсуждая 27 июля 1922 года вопрос о переговорах с Японией, партийная коллегия пришла к выводу, что эта страна «переживает предреволюционный период», а посему нужно «стараться использовать переговоры в агитационных целях»[196]. Вообще большевики рассматривали коминтерновские и сопутствующие им дела как свои внутренние, часто даже не соблюдая внешних приличий. При обсуждении вопроса международного профсоюзного движения Политбюро без всякой маскировки постановляет: «Назначить генеральным секретарем Профинтерна т. Рудзутака»[197].

Тома с протоколами «ленинского Политбюро» – ярчайшее свидетельство и доказательство того, как партия заменила собой государственную власть, как монополизировала право, административным путем подчинив себе абсолютно все. Даже день заседаний ВЦСПС (по средам в 11 часов) установлен Политбюро[198].

Политбюро не гнушалось решением и внешне мелких, второстепенных вопросов, что еще раз свидетельствовало не о перерождении общества и Системы, а об их изначальной политической порочности. Какова власть – высшая власть! – если в присутствии ее первого человека – Ленина и его соратников (соучастников) Политбюро обсуждает, можно ли разрешить чтение лекций по философии марксизма Деборину, Аксельроду, Базарову (кстати, одним разрешает, а другим нет)[199]. С таким же серьезным государственным видом Политбюро изучает предложение Красина об «издании за рубежом писем и дневника бывшей императрицы Александры Федоровны»[200]… Или вопрос о «выработке советского дипломатического этикета, полностью исключающего обеды, завтраки, ужины, чаи и т. д.»[201].

По сути, с момента своих регулярных заседаний «ленинское Политбюро» быстро превратилось в «высшее» правительство, сверхправительство. Партийные дела для этого органа имели второстепенное значение. Многие особенности ленинского стиля работы, методов деятельности перешли в традицию, которой скрупулезно придерживались все будущие генеральные (и первые) секретари. Это, прежде всего, уверенность в том, что решение Политбюро – самое высшее в государстве, даже выше закона и Конституции, которые для этого органа были лишь подсобным инструментом. Само по себе Политбюро было законом для всех граждан гигантского государства. Политбюро унаследовало от Ленина установку на полную закрытость его функционирования и многих решений. Кто знал, как принимались, например, решения этого органа по Катыни, созданию органов внутреннего и зарубежного террора, Берлинскому кризису, Карибской авантюре, вторжению в Венгрию, Чехословакию, Афганистан? Да знает ли кто и сегодня, что реально готовилось вторжение и в Польшу? Многое сегодня благодаря драматическим переменам, происшедшим в бывшем